Александр Афанасьев - Врата скорби (Часть 1)

Конвой вел…

И все равно непонятно. Конвой ведут – там же не в одиночку, там казаков – с полусотню, при пулеметах, при броне. Двадцать лет ведь воюем с лишком, уж чего-чего – а колонны то гонять научились за это время. Мишка и сам – двадцать с лишком лет на Востоке и срочную там же служил, и потом дослуживать остался. Как же его побили, вместе со всеми?

Вот тебе и житуха. Жил казак – и нет казака. Сколько могил таких на Востоке, сколько русских костей по пустыням да дорогам – непогребенными лежит?

Злобно сплюнув, пнув ногой подвернувшийся ком земли – так что он в прах обратился – Григорий злобно рванул веревку, заводя трактор. Надо домой ехать, какая к чертям пахота, и так тошно без пахоты. Полежишь, холодненького молока попьешь – может очунеешься [69]…

Трактор чертом попер из борозды, пошел по целине. По левую руку, спокойно и величаво катил свои воды к далеким морям Дон…

Трактор он до дому не довел – сломалось что-то. Так и бросил у поля в борозде – не уведут, тем более что сломанный. Так все бросил – и пошел к куреням, выбравшись на дорогу и отмахивая, как в армии рукой. Заорать бы, взреветь дурниной, вырвать из себя зазубренный осколок боли, поселившийся незваным гостем в груди – да не дает что-то. И слез нету, сухи щеки – потому что не плачут казаки, казаки – мстят. На том и держатся…

У самой станицы на дороге попалась Грачиха – старая, схоронившая своего казака уж десять лет назад казачка вдова. Острая на язык и злая. Откуда шла – не пойми, с мешком каким-то. Разговаривать с ней у Григория не было никакого желания – а вот Грачиха никак язык свой не прикустит

– Здорово дневал, сосед… – издалека начала она

– И вам здоровья – буркнул Григорий, попирая вытоптанными чувяками пробуждающуюся от мерзлого сна жирную донскую землю.

– А смурной что какой? Ажник дурно делается, коль смотришь на тебя.

– Так и не смотри, коли дурнеет. Я не девка на выданье, чтоб смотрели на меня.

Грачиха покачала головой

– Вот смотрю я на тебя сосед, и все думу думаю. Надо было тебе казачку в жены брать, нашу – а то как жил сычом, так и живешь…

– Цыть, дура баба! – крикнул Григорий – учить меня! Иди куда шла пока плеткой – да ума не вложил.

– И пойду! А ты подумай за слова то мои, подумай! Тебе жить! – крикнула Грачиха, прибавляя ходу

– От дура баба… – потерянно проговорил Григорий

Дорога, натоптанная в степи, напитанная весенней влагой, разъезжающаяся под ногами вела к родным куреням, где-то в небе вел белую строчку аэроплан, да играла на полем какая-то птица, то ныряя вниз к самой земле, то взмывая в бледно-синюю, исполненную рваных в клочья облаков – но у казака перед глазами было не это. А была у него перед глазами дорога, петляющая серой змей между скал, и зеленая, вспухающая вспышками лента колонны, огрызающаяся огнем в попытке обмануть безжалостную, неумолимую судьбу, и горящий бензин, рекой текущий под колесами, и казак, лупящий из пулемета с колена куда то вверх, там где меж скал засела смерть. И было ему от этого так… что хоть в петлю.

У крайних куреней Велехов оглянулся – будто украл чего – и пошел задами, миновал свой, еще один старика Маныцкова, где сейчас его два сына хозяйствовали – и вошел задами на третий. Хриплой, самозабвенной яростью зашелся цепной кобель.

– Кто-й то…

– Здорово дневали, хозяева… – сказал Григорий

С база на огород, где только еще сошел снег и ничего не родилось, только что гряды прокопали выглянулся хозяйка…

– Здорово и тебе сосед. Чего прибег?

– Дело имею. До твоего казака.

– А… Ну иди в дом, там он… курево свое жжет, анчибел [70]проклятый…

– Ну… не ругай казака, еще пригодится по хозяйству то

– Ага, пригодится… Только что бока отлеживает, да на курево деньги переводит… от казака толку… ты туда иди, собака там… Да не вляпайся… – закричала Наталья, принимаясь снова за работу, картоху на посадку перебирать. Раньше тут картоху не сажали – а теперь, как сажалки появились только так, зимой правдаться [71]сей самое то, свалил в погреб и всего делов.

Казак второго призыва, урядник Петро Кательников и впрямь – пока жинка работала, лежал на лавке, да смолил какую-то дрянь… махорку что ли купил такую… вони по всему куреню. В просторном, недавно выстроенном доме – вот и говорят бабы, что от казаков толка нету – было тихо, покойно, желтели в углу иконы, да возилась в углу у печи недавно опоросившаяся свинья. Холодно еще на базу, решили в дом взять…

– Здорово дневал, хозяин… – Григорий сбросил грязные чувяки, в которых шел с поля, размашисто перекрестился на образа

– Дорогому гостю всегда рады… – хозяин принял вместо лежачего положения сидячее – проходи, погутарим… А то тошно мне что-то, хоть в прорубь башкой.

– Тошно… Так ты бы пошел, да жинке помог, коли тошно…

– А… Бабская работа – пусть баба и делает. С чем пришел, с добром, али…

Григорий замялся

– Али… Есть чего?

– А то ж…

Хозяин тяжело поднялся с лавки, полез на печь, чем-то долго громыхал там, будто железо сложено – и снова спрыгнул на пол, держа в руке замотанную в какие-то ситцевые тряпицы едва початую четверть самогона. Григорий снял с полки стаканы, мыть не стал, просто дунул в них, да обтер краем висящего рядом рушника. Хозяин разлил таящую в себе огонь жидкость…

– Ну, будем… – хозяин поднял бокал

Григорий покачал головой

– Что?

– Войсковой прибегал с утра… – глухо сказал Велехов.

– И что? Говори, не томи душу.

– Мишку Слепцова вбили.

– Совсем?

– Вглухую…

– Как?

– Конвой вел. На территориях

Хозяин помотал головой, как бык, получивший удар кувалдой, перед тем как острый нож перехватит горло и на землю хлынет потоком кровь.

– Давай… чтобы земля пухом.

Молча хлебнули – жидкий, обжигающий глотку огонь, семидесятиградусный первач, валящий с ног. И впрямь – хотелось свалиться с ног и лежать, лежать… все время лежать.

Хозяин молча разлил еще по одной, мутная жидкость колыхнулась в стаканах, когда он неловко задел столешницу. Хлебни – и огненная вода выбьет из головы остатки мыслей, поработит память, сделает врагов друзьями… только потом будет еще мерзее.

Покачав головой, Григорий отставил бокал в сторону.

– Я еду. А ты?

Хозяин взял стакан, подержал его в руке – и поставил на стол

– Ничего не изменишь.

– Изменишь. У тебя сын куда убег?

– В Екатеринодар поехал…

– Если не мы… разгребать придется ему. Надо, Петро.

Словно вихрь ворвался в курень… и хозяин едва успел подхватить четверть самогона, где еще больше половины осталось, а вот стакан подскочил и грохнулся на пол, и покатился, оставляя блестящую пленку на струганных половицах, и тревожно захрючала проснувшаяся свиноматка…