Александр Афанасьев - Врата скорби (Часть 1)

Но все получилось не так.

Мирза были сильным, его руки закалились в крестьянском труде – но он был маленького роста. И плохо плавал – если русские не боялись воды и плавали как рыбы – то татары за редким исключением не учились плавать и боялись воды как огня. Поэтому – его не взяли в морскую пехоту. У него не было полного среднего образования – поэтому от него отказался флот, на флоте нужны грамотные, даже матросам приходится исполнять сложные команды и работать с оборудованием. Так он и оказался здесь, в батальоне аэродромного обслуживания.

Что с ним будет потом – он прекрасно знал. Хохол – крайне злопамятен, он ненавидит его. Рано или поздно – он его покалечит. Значит, надо бежать…

И он стал отставать со своим пулеметом.

И отстал уже довольно далеко, когда все началось…

Он видел в темноте лучше, чем кто бы то ни было – у них в хижине и сейчас не было электроэнергии, жили при керосинке, а керосин стоил дорого. Его глаза моментально привыкали к темноте, и он видел лучше и дальше остальных.

И потому – он увидел, как упал у самого капонира один из его сослуживцев, через долю секунды второй, и как к двум оставшимся – ринулись черные тени. А через секунду – прямо около уха прожужжала оса, и он почувствовал, как близко она прошла. И он упал на бетон, и открыл огонь из своего Мадсена…

Здоровяк поймал руку командира, нажал несколько раз – как договаривались, это была немая связь…

Патруль. Четверо.

Командир коснулся плеча снайпера, разрешая ему действовать.

И в этот момент – орлом крикнул Порке.

Черт!

Один из русских начал останавливаться – а потом крикнул что-то на своем языке. Командир понял, что они обнаружены и сдавил плечо снайпера. Снайпер выстрелил, русский подавился криком. Едва слышно щелкнула резина Порке. Командир – бросился вперед, сжимая в руке пилку – нож доставать было некогда.

Налетел на русского, забыв все приемы, с размаху ударил его пилкой, кажется в глаз. Русский подавился своим криком, он был примерно такого же роста и веса, от него пахло потом и еще чем-то, а на груди висел пистолет – пулемет, который сейчас упирался британцу в грудь и сковывал действия. Он выдернул пилку из чавкающего, пахучего мяса, замахнулся еще раз, русский взревел от боли – и тут, откуда то с тыла, откуда пришел патруль – ударил ручной пулемет. Лейтенант видел вспышки, не понимая, почему не стреляет снайпер. Потом – что-то ударило по голени с такой силой, что он повалился вместе с русским на бетон, понимая, что неприятности, которые он ждал с самого начала – все таки не миновали их. Но он не знал, что неприятности только еще начинались – для всех. Одна из пуль ручного пулемета – попала аккурат в боеголовку экспериментальной планирующей бомбы, вызвав детонацию почти тонны высокоэффективного взрывчатого вещества. И все разом закончилось и для британцев, и для русского патруля. Только не для Мирзы – по какой-то причине ударная волна забросила его в пустой капонир, прежде чем от взрыва сдетонировала еще одна боеголовка. Нарушение инструкции, согласно которой снаряженные боеприпасы нельзя оставлять рядом с самолетом (с утра планировались учебные пуски) – обошлось как нельзя дорого…

Пожар удалось погасить только к середине следующего дня.

Итог: четыре полностью уничтоженных стратегических бомбардировщика и шесть – поврежденных с разной степенью серьезности. Сильно повреждена новейшая военная база. Сорваны учения, сорвана работа по новейшим средствам поражения воздушного базирования.

После того, как за поврежденным ангаром нашли одного часового с ножевым ранением и одного – с дыркой в черепе, стало понятно, что на базу был налет. К закату – недалеко от базы нашли брошенный кем-то грузовик, в котором были мешки с рисом. К вечеру – удалось найти и поврежденную часть забора с явно перерезанной проволокой.

Было похоже, что все участники налета погибли.

Мирзу отправили в больницу. А как только он поправился – перевели в тюрьму. Газеты сообщили, что террористы – совершили налет на русскую военную базу с целью совершения диверсии. Остался жив их сообщник внутри базы, крымский мусульманин, которого будет судить трибунал.

Весна выдалась дружная, теплая. Казалось – еще вчера за сенами куреней лютовала метель, а на Дону лед был таков, что можно было устраивать пляски с хороводами. Что кстати и делали: посиделки с танцами, кулачные бои, даже ярмарки. Но пришла весна, ранняя, неожиданная, для этих мест, дружная. И пахнуло теплом, застонала земля, освобождаясь от ледяной хватки зимы. В последних числах марта взломало Дон – шумно, с треском и грохотом лопнул его ледовый панцирь, и в проломы хлынула черная, выстуженная вода, радуясь вновь обретенной свободе. Старики еще ждали – зима коварна, говорили они, нет-нет да прихватит, напомнит о себе стылым северным ветром, закружит снегопадом. Но нет – весна так и не сдала своих позиций, а к середине апреля сход постановил – сеять.

Дон жил своеобразно, впрочем, как и всегда. Здесь хоть и служили русскому Государю – но не считали себя полностью русскими. Русские – это мужики, а они казаки, воины и землепашцы. Здесь были свои нравы и свои порядки, здесь высшим органом власти являлся казачий круг, а высшим должностным лицом – избираемый кругом атаман. Конечно – и атамана утверждали высочайшим указом, да только казаки и припомнить не могли, когда последний раз было бы такое, чтобы не утвердили. Здесь были и помещики, были и богатеи – но как-то так получалось, что большая часть земли принадлежала простым казакам. Которые и с винтовкой и с сохой обращались как иные с ложкой за обедом.

Раньше пахали на быках – сейчас прошли те времена. Трактора, трактора… Несколько заводов – Алиссон под Тулой, Путиловский в Санкт-Петербурге теперь выпускали стальных коней и казна давала каждому крепкому хозяину, желающему такой приобрести ссуду на десять лет и без процентов. Вот и ушли в прошлое быки, меньше стало и коней – а по улицам старых, с вековой историей станиц, под ругань и надсадный кашель стариков (дымом пыхает как… антихрист) теперь ползли трактора и грузовики…

Вернувшийся с чужбины, с Восточных территорий и осевший на земле хорунжий Григорий Велехов был в станице одним их тех немногих людей, которые понимали что-то в технике. Научился в армии – ибо вышло так, что коня у него не были, вот и направили не куда-нибудь, а в только создаваемые бронетанковые войска. Так он и ломал службу все три положенных года – грязный, в замасленной спецовке, с кувалдой в руке. Танки тогда были бензиновыми, норовистыми, то и дело слетали гусеницы, и приходилось прилагать немалую силу, чтобы натянуть гусеницу обратно. Еще двигатель… фильтры для топлива и воздуха постоянно забивались, двигатель терял мощность, приходилось снимать и прочищать. Так и получилось, что пока все казаки служили в кавалерии, Велехов возился с железяками. Тогда был самый накал борьбы между кавалеристами и танкистами в Генеральном штабе, казаки естественно были на стороне кавалеристов. Не пришедшийся ко двору Велехов, отслуживший положенные три года в танкистах и полюбивший "железяки", вынужден был уехать на Восток, благо давали землю и ссуды на обустройство. Обустраиваться не пришлось – пришлось воевать, как и всем другим казакам, приехавшим туда. Из одиннадцати лет, что пробыл на Востоке дослужившийся до хорунжего Григорий Велехов восемь – это война. Война бесконечная, жестокая, подлая. Война взрывов и выстрелов из-за угла, война налетов и засад, война патрулей и конвоев. Все – землю, воду, саму жизнь приходилось выгрызать, вырывать с боем. Каждый день и каждую минуту русские казаки на Востоке отстаивали свои жизни и жизни своих близких с оружием в руках. Про них никто и никогда не напишет – никто и не упомнит всех, кто там лег, кто уехал и больше никогда не вернется. Восемь лет почти открытой войны, восемь лет под угрозой вторжения британских экспедиционных сил. Но он, и другие такие же как он, казаки с Дона, с Кубани, с Терека, с Амура – выстояли. Выстояли и доказали, что эта земля – русская и русский флаг, единожды поднятый на ней уже не будет спущен.