Генрик Сенкевич - Потоп

– По праву сильного.

– Может статься, в Пруссии и существует такое право, у нас нет. Наконец, коль вы сильны, выходите в открытое поле!

– Князь давно бы напал на вас, да жаль ему родную кровь проливать.

– Надо было раньше жалеть!

– Удивлен князь и тем, что Сапеги так ополчились на дом Радзивиллов и ты, вельможный пан, ради личной мести не задумался залить кровью отчизну.

– Тьфу! – плюнул Кмициц, который слушал весь разговор, стоя за креслом гетмана.

Сакович встал, подошел к нему и пронзил его своим взглядом.

Но Кмициц и сам был неплох, он так поглядел на старосту, что тот и глаза в землю опустил.

Гетман насупился.

– Садись, пан Сакович, а ты, пан, помолчи! – После чего сказал: – Совесть, она одну правду скажет, а человек пожует и выплюнет клевету. Тот, кто с чужим войском нападает на родину, клевещет на того, кто ее защищает. Бог это слышит, и небесный летописец записывает.

– От ненависти Сапег погиб князь виленский воевода.

– Изменников, а не Радзивиллов я ненавижу, и вот лучшее тому доказательство: князь кравчий Радзивилл в моем стане. Говори же, чего тебе надобно?

– Вельможный пан, я скажу все, что у меня на душе: ненавидит тот, кто подсылает тайных убийц.

Тут пришла очередь удивляться Сапеге.

– Я подсылаю убийц к князю Богуславу?

Сакович устремил свои страшные глаза на гетмана и сказал раздельно:

– Да!

– Ты рехнулся!

– Недавно за Яновом поймали разбойника, который однажды уже участвовал в покушении на князя. Небось под пыткой скажет, кто его подослал!

На минуту воцарилось молчание; но Сапега услышал в тишине, как Кмициц, стиснув губы, дважды повторил у него за спиной:

– Горе мне! Горе!

– Бог мне судья! – с истинно сенаторским достоинством промолвил гетман. – Ни перед тобой, ни перед твоим князем я не стану оправдываться, не вам судить меня. А ты, чем медлить да тянуть, говори прямо, с чем приехал и какие условия предлагает князь?

– Князь, господин мой, сокрушил Гороткевича, разбил наголову пана Кшиштофа Сапегу, снова занял Тыкоцин, по справедливости должно почитать его победителем, и может он поэтому требовать больше. Не желая, однако, проливать христианскую кровь, хочет он мирно уйти в Пруссию, ничего взамен не требуя, только чтобы в замках остались его гарнизоны. Мы и пленников взяли немало, среди них высокие офицеры, не говоря о панне Борзобогатой-Красенской, которая уже в Таурогах. Их мы всех можем обменять.

– Не похваляйся, милостивый пан, своими победами, ибо моя передовая стража, которую вел присутствующий здесь пан Бабинич, тридцать миль гнала вас, и, убегая от нее, вы пленными вдвое больше потеряли, да обоз, да пушки и припасы. Изнурено ваше войско и от голода погибает, есть вам нечего, и не знаете вы, что делать. А мое войско ты видал. Я нарочно не велел глаза тебе завязывать, чтобы поглядел ты, вам ли меряться с нами силами. Что ж до панны Борзобогатой, то не я ее покровитель, а пан Замойский и княгиня Гризельда Вишневецкая. С ними счеты сведет князь, коль ее обидит. Ну, говори, что еще хочешь сказать, да толком, не то прикажу пану Бабиничу тотчас ударить на вас.

Вместо ответа Сакович обратился к Кмицицу:

– Так это ты, милостивый пан, так донимал нас по дороге. Видно, у Кмицица учился разбойничать!

– А вы по собственной шкуре судите, каково я учился.

Гетман снова насупился.

– Нечего тебе тут делать, – сказал он Саковичу, – можешь ехать.

– Вельможный пан, дай же хоть письмо князю.

– Что ж, быть по-твоему. Подождешь письма у пана Оскерко.

Услышав эти слова, Оскерко тотчас увел Саковича. Гетман на прощанье махнул послу рукой, а затем сразу повернулся к пану Анджею:

– Ты что это закричал: «Горе мне, горе!» – когда зашел разговор о схваченном солдате? – спросил он, бросив на рыцаря суровый и испытующий взгляд. – Ужели ненависть так заглушила в тебе совесть, что ты и в самом деле подослал к князю разбойника?

– Клянусь Пресвятой Девой, которую я защищал, нет! – ответил Кмициц. – Не чужими руками хочу я схватить его за горло!

– Чего же ты кричал? Ты знаешь этого человека?

– Знаю, – побледнев от волнения и гнева, ответил Кмициц. – Я его еще из Львова отправил в Тауроги. Князь Богуслав увез в Тауроги панну Биллевич. Я люблю ее! Мы должны были пожениться. Я этого человека послал, чтобы он мне весточку подал о ней. В таких она руках…

– Успокойся, – сказал гетман. – Ты дал ему какие-нибудь письма?

– Нет! Она бы их не захотела читать.

– Почему?

– Богуслав сказал ей, будто я посулился ему похитить короля.

– Признаться, много у тебя причин ненавидеть его.

– Да, ясновельможный пан, да!

– Князь знает этого человека?

– Знает. Это вахмистр Сорока. Он помогал мне увезти Богуслава.

– Понимаю, – сказал гетман. – Его ждет княжеская месть.

Наступила минута молчания.

– Князь в западне, – промолвил через минуту гетман. – Может, он согласится отдать его.

– Ясновельможный пан! – взмолился Кмициц. – Задержи Саковича, а меня пошли к князю. Может, выручу я Сороку.

– Так он тебе нужен?

– Старый солдат, старый слуга! Носил меня на руках. Много раз спасал мне жизнь. Бог бы меня покарал, когда бы я бросил его в такой беде.

И Кмициц задрожал от волнения и тревоги.

– Не удивительно мне, – заметил гетман, – что любят тебя солдаты, потому и ты их любишь. Я сделаю все, что смогу. Напишу князю, что за этого солдата отдам ему, кого только он пожелает. Ведь солдат выполнял только твой приказ, невинное был instrumentum.

Кмициц схватился за голову.

– Зачем ему пленники, не отпустит он его и за тридцать человек.

– Так ведь и тебе его не отдаст, только на жизнь твою попытается посягнуть.

– Ясновельможный пан, за одного только человека он его может отдать – за Саковича.

– Саковича я не могу задержать: он посол!

– Задержи его, ясновельможный пан гетман, а я с письмом поеду к князю. Может, удастся мне! Бог с ним! Не стану я мстить ему, только бы отпустил он мне этого солдата!

– Погоди! – сказал гетман. – Саковича я могу задержать. Кроме того, напишу князю, чтобы он прислал безыменный охранный лист.

Гетман тотчас сел за письмо. Через четверть часа казак поскакал в Янов с письмом, а к вечеру вернулся с ответом.

«Лист охранный по требованию посылаю, – писал Богуслав. – Любой посол воротится с ним цел и невредим; но странно мне, вельможный пан, что ты требуешь его у меня, имея в руках заложника, слугу и друга моего, пана старосту ошмянского, которого я так люблю, что за него отпустил бы всех твоих офицеров. Известно также, что послов не убивают, что даже дикие татары, с которыми ты против моего христианского войска воюешь, привыкли их уважать. Княжеским словом своим ручаясь за безопасность посла, остаюсь…»