Генрик Сенкевич - Потоп

– Тихо, Рох, – сказал ему Заглоба, – смотри, как бы Господь его рукою не покарал тебя за бахвальство.

– Э, ничего мне не будет!

Бедный пан Рох оказался, к несчастью, плохим пророком, но в ту минуту у него изрядно шумело в голове, и он готов был вызвать на поединок весь мир. Остальные тоже пили крепко – себе на радость, Богуславу и шведам на погибель.

– Слышал я, – говорил Кмициц, – что, покончив со шведами здесь и захватив короля, мы немедля двинемся к Варшаве. А там, должно быть, и войне конец. Ну, а тогда уж возьмемся за курфюрста.

– Эге! – промолвил Заглоба.

– Вот что говорил однажды сам Сапега, а ведь ему, большому человеку, виднее. Он сказал так: «Будет у нас перемирие со шведами, с московитами оно уже заключено, но с курфюрстом – никаких переговоров! Чарнецкий, – говорит, – вместе с Любомирским пойдут в княжество Бранденбургское, а я с паном подскарбием литовским – в Пруссию, и уж если, говорит, мы не присоединим ее на вечные времена к Речи Посполитой, то разве потому только, что не найдется в нашей канцелярии ни одной такой головы, как пан Заглоба, который от собственного своего имени писал курфюрсту грозные письма».

– Неужто Сапежка так прямо и сказал? – спросил Заглоба, покраснев от удовольствия.

– Все это слышали. А я так особенно радовался, потому что это и по Богуславу ударит, и уж тогда ему не миновать наших рук, если только мы не настигнем его раньше.

– Лишь бы нам со шведами поскорее разделаться, – сказал Заглоба. – Черт с ними! Пусть отдадут Лифляндию да денег побольше заплатят, а сами, так и быть, пусть убираются подобру-поздорову.

– Думал мужик – медведя поймал, ан тот его самого держит, – смеясь, ответил Ян Скшетуский. – Карл покамест еще в Польше; Краков, Варшава, Познань и все крупные города в его руках, а ты, отец, уже требуешь от него выкупа. Эх, биться нам еще и биться, прежде чем мы сможем взяться за курфюрста.

– Да еще армия Стенбока, да гарнизоны, да Вирц! – добавил Станислав.

– Так чего мы тут сидим сложа руки? – спросил вдруг Рох, выпучив глаза. – Айда шведов бить!

– Рох, ты глуп! – сказал Заглоба.

– Вы, дядя, вечно одно и то же… А я, вот не сойти мне с этого места, видел челны на берегу. Можно поехать и хотя бы стражу выкрасть. Темно, хоть глаз выколи; они и очухаться не успеют, как мы уже вернемся. И удаль свою рыцарскую покажем обоим вождям. Коли вы не хотите, я один пойду!

– Ну, заговорила валаамова ослица! – сердито сказал Заглоба.

Но у Кмицица жадно раздулись ноздри.

– А недурно бы! Ей-богу, недурно! – воскликнул он.

– Может, оно и недурно для какого-нибудь челядинца, но не для людей достойных и здравомыслящих. Имейте же уважение к самим себе! Ведь вы полковники, не кто-нибудь, а вздумали по ночам в кошки-мышки играть.

– В самом деле, как-то оно не того, – поддержал Заглобу Володыёвский. – Давайте-ка лучше спать, а то поздно уже.

Все согласились с ним; преклонив колена, они прочитали вечернюю молитву, а затем улеглись на войлочные попоны и мгновенно заснули сном праведных.

Не прошло и часу, как их подняли на ноги раздававшиеся за рекой выстрелы; весь лагерь Сапеги вмиг наполнился шумом и криками.

– Иисусе, Мария! – завопил Заглоба. – Шведы наступают!

– Опомнись, сударь, что ты говоришь? – отвечал, хватаясь за саблю, Володыёвский.

– Рох, сюда! – призывал Заглоба, который в минуты опасности любил, чтоб племянник держался поближе.

Но Роха в шатре не было.

Друзья выбежали на майдан. Там было уже полно народу, и все бежали к реке. На другом берегу то и дело что-то вспыхивало и гремело все громче и громче.

– Что это там? Что случилось? – расспрашивали люди часовых, расставленных вдоль берега.

Но те ничего не знали. Один из солдат припомнил, что ему словно бы послышался всплеск, но на воде лежал туман, разглядеть ничего нельзя было, и он не решился поднимать тревогу из-за такой безделицы.

Услышав это, Заглоба в отчаянии схватился за голову.

– Рох поплыл к шведам! Он же говорил, что хочет выкрасть стражу!

– Черт подери, верно! – воскликнул Кмициц.

– Застрелят мне парня, как пить дать! – убивался Заглоба. – Братцы, неужели нельзя его спасти? Господи Иисусе! Ведь чистое золото, не парень! В обоих войсках другого такого не сыщешь! И что ему только стукнуло в дурную его башку! Матерь Божья, спаси его!..

– Может, приплывет, туман-то какой, авось его и не заметят!

– С места не сдвинусь, буду ждать его хоть до утра. Матерь Божья! Матерь Божья!

Между тем выстрелы на противоположном берегу начали стихать, огни постепенно гасли, и через час настала мертвая тишина. Заглоба метался по берегу, словно курица, высидевшая утят, и рвал остатки волос на голове. Но напрасно ждал он, напрасно причитал. Над рекой посветлело, потом и солнце взошло, а Рох все не возвращался.

На следующий день Заглоба, сам не свой от горя, пошел к Чарнецкому и стал просить его отправить кого-нибудь к шведам, – пусть разведают, что сталось с Рохом, жив ли он, томится ли в неволе иль заплатил головой за свою безрассудную смелость.

Чарнецкий охотно согласился на просьбу Заглобы, – он очень любил старика. Желая утешить его, он прибавил:

– Думается мне, что твой племянник жив, иначе вода бы его вынесла.

– Дай Бог! – печально ответил Заглоба. – Да ведь таких, как он, вода не скоро выносит, ибо у него не только рука была тяжелая, но и башка оловянная, он своим поступком лишний раз это доказал.

– Что правда, то правда, – согласился Чарнецкий. – По совести, следовало бы, коль он жив, привязать его к конскому хвосту да протащить по майдану за самовольство. Оно ведь и в шведском лагере поднимать тревогу надлежит только по моему приказу, а он оба лагеря взбудоражил, да без всякой команды. Это что же такое! Народное ополчение или базар, где каждый делает, что ему вздумается?

– Провинился он, assentior. Я сам его накажу, пусть только Господь вернет его нам!

– Так и быть, прощу его в память о рудницких подвигах. У нас много пленников для обмена, офицеры куда родовитей Ковальского. Так поезжай же к шведам и потолкуй с ними насчет обмена. Я отдам за него двоих, а потребуется, так и троих, лишь бы ты не убивался. Приходи ко мне, я дам тебе письмо к королю, – и с Богом!

Обрадованный Заглоба бросился в шатер Кмицица и рассказал обо всем товарищам. Пан Анджей и Володыёвский тотчас закричали, что хотят ехать с ним, так как обоим любопытно было посмотреть на шведов, а Кмициц к тому же мог быть очень полезен, ибо изъяснялся по-немецки почти так же свободно, как и по-польски.

Приготовленья заняли немного времени. Чарнецкий, не дожидаясь Заглобы, сам прислал с оруженосцем письмо, и друзья, захватив с собой трубача и привязав к шесту белый платок, сели в лодку и отчалили.