Василий Звягинцев - Разведка боем

Утром Шульгин проснулся хотя и довольно поздно, но все равно первым. И Новиков, и измученный дневными хлопотами и ночными переживаниями Вадим еще спали в полутемных от задернутых плотных штор комнатах.

Не торопясь, Сашка поставил на огонь чайник, собрал кое-что для завтрака, нашел на подоконнике «Знание — сила» за декабрь 1965 года. Листать страницы журнала, который он уже один раз читал, было и интересно, и грустно. А в то же время и скучно как-то. Глуповатый пафос, несбывшиеся пророчества, споры о вещах, казавшихся тогда необычайно важными. И вдруг попадаются материалы безусловно талантливые и по тем временам смелые, но все равно настолько далекие… Как сегодня читать телеграммы с фронта Балканской войны 1912 года.

Покурив и выключив закипевший чайник, Шульгин пошел будить Андрея. Отдернул штору в спальне, увидел панораму крыш и дождь, переходящий в снег. Рановато вроде бы. Сентябрь еще не кончился. Прочая же обстановка за окном от вчерашней не отличалась. Так же пусто в переулке, редкие прохожие, нахохлившись, торопятся по неизвестным делам, такие же обшарпанные дома напротив, и бессмысленно кружатся над крышами стаи ворон.

Позавтракали втроем, ни о чем существенном не разговаривая, словно не слишком близкие знакомые, старательно обходя все, что могло напоминать о вчерашних событиях. Но думать все равно думали, каждый по-своему, отчего атмосфера сохранялась напряженно-печальная, словно в семье на второй день после похорон дедушки.

Только когда допивали чай, Шульгин как бы мельком посоветовал Вадиму вспомнить все, могущее подсказать местопребывание профессора, даже самые незначительные детали.

Потом он вновь посадил чекиста на цепь подальше от окна и вручил ему карандаш и блокнот для записи мыслей и изображения схем.

— Еще и профессию тюремщика осваивать приходится, — раздраженно ворчал Шульгин, возвращаясь в холл. — А как его к делу приспособить, ума не приложу. Сбежит ведь, гад, при первой возможности. А он нам теперь позарез нужен.

— Отсюда не сбежит, — успокоил его Новиков, — а попозже мы все равно что-то придумаем. Ты на связь пока не выходил?

— Утром еще, в шесть часов, ты только заснул. На Самарском полный порядок, тишина, я корнету велел вообще на улицу сегодня не показываться, машину в сарае получше замаскировать. Басманов отступил в подземелье, наверху оставил группу прикрытия. У него есть идея переместиться в Новодевичий монастырь, послал туда человека на разведку. Потерь у них нет, только патроны почти все расстреляли, и человек шесть раненых.

— И слава богу. — При этом Шульгин внимательно смотрел через открытую дверь в прихожую, где так и лежали сваленные Ястребовым в угол ящики и мешки. — Что там у тебя? — спросил он.

— Обычный комплект Робинзона на всякие случаи жизни. Надо ж, как я сообразил! Не догадался бы с Олегом переговорить, сидели бы сейчас голодные и безоружные…

— А пластит там есть?

— С килограмм, наверное… — Тут и до Шульгина дошел замысел Андрея. — А вот радиовзрывателей нет. Только огневые, электрические и с таймером…

— Годится. Та же улыбка, только без кота. Или — как брать клиента на куклу. Он у нас уже столько интересного видел, что любой туфте поверит.

Радуясь возможности развлечься, друзья за пятнадцать минут сделали все нужные приготовления. Шульгин привел Вадима.

После вступительного слова, в котором Новиков сообщил чекисту все о его незавидном настоящем и еще более печальном будущем, он высказал осторожную надежду, что ситуация еще может измениться к лучшему. И при его искреннем желании сотрудничать…

— Ну о чем ты, Андрей, говоришь! — возмутился Шульгин. — Он нам такую подлянку устроил, а теперь мы ему снова верить должны? Я не согласен.

— А мне кажется, что кое-какие понятия в нем еще остались. Как, Вадим? Если мы тебя опять в игру введем, по той программе, что ночью обсуждали, сразу нас заложишь, или, как русский офицер, пусть и бывший, поможешь в делах твоих начальничков разобраться? Ты же, как я надеюсь, за счастье трудового народа сражаться намеревался, в ЧК нанимаясь, или только чтоб в грабеже Родины поучаствовать?

Вадиму после ночных переживаний и вполне подлинного страха мучительной смерти не требовалось каких-то особых артистических данных, чтобы изобразить лицом и голосом полную и безусловную готовность к сотрудничеству. Он и сам почти верил, что если ему сохранят жизнь и вернут свободу, то он сделает все, что прикажут. Даже забавно будет оставить в дураках Агранова. Надоел своим барством и хамством. Чего, в конце концов, ради он, русский дворянин и офицер, должен прислуживать недоучке-выкресту? Уж если служить, то таким людям, как эти полковники! Тем более что потребуется от него не слишком многое. Зато свобода, перспектива уцелеть при очередном повороте жизни. А там видно будет…

Его мысли и чувства Новиков читал без труда. Слишком они были элементарны. И не осуждал Вадима. Он и сам когда-то, слушая по телевизору покаянное выступление одного видного диссидента и зная, как оно было получено, задумался, как поступил бы в предлагаемых обстоятельствах он сам? Несколько слов — причем никого не предавая, а лишь признавая собственные заблуждения — и свобода! Отказ — и пять-семь лет лагерей. Ради чего? Задумывался и не находил окончательного ответа. Но признавал право того, на экране, выбрать свободу. «Надо уметь вовремя извлекать принципы из кармана и вовремя прятать их в карман», — говорил Дизраэли. «На любую принципиальность следует отвечать беспринципностью», — развивал его мысль Троцкий.

Одновременно он уже прикидывал, каким образом обставить появление Вадима в ЧК, чтобы это вызвало минимальное к нему подозрение. Или — наоборот…

А Шульгин, выслушав пылкие заверения чекиста, саркастически рассмеялся.

— И чем же ты, парень, гарантируешь, что не врешь? Прибежишь к своему шефу и тут же расколешься. Мы-то опять успеем смыться, тем более ты даже не знаешь, где сейчас находишься, а тебя потом найдем и все равно шлепнем, однако… Мы тебе, выходит, бесплатно сколько-то дней жизни подарим, а сами в дураках? Нет, так не пойдет…

И, не слушая сбивчивых уверений, ничего не стоящих гарантий, крутнулся на каблуках и вышел из комнаты с видом зловещим и решительным.

— Да-а, — вздохнул Новиков. — Александр Иванович — мужчина скептический. Я вот — доверчивый, романтик, можно сказать, всегда в людях лучшее ищу, а он — нет. Кстати, если бы не он, вы со мной что сейчас делали бы?..

Расстроенно закурил, протянул портсигар Вадиму. Тот с трудом попал вздрагивающим концом сигареты в огонек зажигалки.

Столько раз за минувшие сутки его бросало от надежды к отчаянию, что нервы сдали окончательно. Все же, за исключением нескольких месяцев на фронте, всерьез рисковать жизнью ему не приходилось, а определенная отвага и решительность, проявленные в борьбе с контрреволюцией, в немалой степени зависели от авторитета стоявшей за ним организации и почти полного отсутствия действительно серьезных противников. У «заговорщиков «и «классово чуждых элементов» и завалящий наган имелся не всегда. Так что Вадимову смелость с достаточным основанием можно было назвать и наглостью самого сильного в зоне бандита. Те тоже в разборках, бывает, на нож идут…