Андрей Бочаров - Русская фантастика 2015

Но эта благодарность пугает меня еще больше. Он уже готов был смириться со случившимся, а тут я подкинула дров. Словно в ответ моим мыслям кто-то на стене бросает охапку хвороста в костер. Пламя взвивается до небес, начинаются прыжки голышом через огонь – презентация достигла кульминации.

Я произношу как можно осторожнее:

– По крайней мере вы убедились, что Лиза от вас ничего не скрывала. Как она себя чувствует?

– Да не так, чтобы очень. Это, кстати, Лизино выражение, у нее подхватил. – Максим мимолетно улыбается, но тут же снова мрачнеет. – В начале болезни она была как младенец – глупый, но любопытный. Теперь всё больше лежит – даже не спит, просто лежит, смотрит в стенку. Или принимается бродить по комнате из конца в конец. Как маятник. Только шатается. Почти не говорит. И Маша жалуется, что она всё чаще мочится в постель, даже днем…

– Маша?

– Это ее младшая сестра. Я ее попросил с Лизой сидеть, у нее как раз работы не было. Но теперь она уже не справляется. Думаю о клинике. Хотя тяжело это, даже сейчас. От себя оторвать…

Как ни странно, но когда я услышала, что болезнь Лизы прогрессирует, я увидела хоть какой-то проблеск надежды. Вспомнила, что Юлия, когда сомневалась в диагнозе, говорила: «Давайте подождем немного. Может, само пройдет, а может, расцветет так, чтобы стало видно». Вот и я сейчас думаю: может, что-то расцвело?

– Можно мне еще раз ее осмотреть? – спрашиваю я и радуюсь, что Максим не может просканировать меня.

Но он, к сожалению, ловит мои интонации и отвечает, заметно приободрившись:

– Конечно, можно. Когда вам будет удобно? Я заеду.

Видимо, решил, что я хочу проверить что-то конкретное, а это поможет Лизе и ему.

Девицы на стенках тем временем вновь оказываются в сарафанах и вновь начинают с заунывными песнями ходить вокруг костра. Ролик завершен, всё начинается сначала.

Первое впечатление от Маши: она так похожа на Лизу, что я пугаюсь. Потом, присмотревшись, понимаю: нет, не похожа. Вернее, похожа анатомически: чертами лица (если бы я могла сравнить их черепа, они, вероятно, оказались бы одинаковыми), еще цветом волос и глаз. Но мясо на этих черепах наросло совсем разное. Во-первых, Маша зримо моложе. У нее нет ни Лизиной морщинки между бровями, ни Лизиных «гусиных лапок» в уголках глаз. Ее морщинки (совсем тонкие) – это «скобки» у уголков губ да тончайшие линии на лбу. Лиза на единственной записи, которую я видела, была хмурой. Маша, скорее всего, хохотушка и мастерица удивленно распахивать глаза. Впрочем, меня она стесняется и держится в сторонке. Кроме того, Лиза – худышка, а Маша не то чтобы толстушка, но крепкая и осанистая. Без труда справится с сестрой, если будет такая необходимость.

На этот раз у меня есть время осмотреть квартиру, и она мне нравится. Светлая, мебель без выкрутасов, широкий нежно-серый диван для двоих в гостиной, нежно-зеленый ковер на полу, камин, над камином большое зеркало, зрительно увеличивающее комнату. Рабочий стол в нише. И по-настоящему много бумажных книг. Все стены закрыты шкафами. Книги стоят прочно, корешок к корешку, словно армия, готовая к атаке. Армия, потрепанная в боях: большинство корешков темные, с облупившейся позолотой. Несмотря на кондиционеры по углам, всё-таки чувствуется слабый запах книжной пыли, но мне это, пожалуй, нравится, как, наверное, нравилось и Лизе. В окнах – пейзажи, снятые любительской камерой. В гостиной – пляж на каком-то северном море, осень, но небо ясное, высокие облака, плоский, утрамбованный прибоем светлый песок, спокойная вода. Волны широкие-широкие и тоже плоские, почти без гребешков – из конца в конец тонкой ниткой, как вышивка по серебру. Временами на песок, с гортанным криком планируя, спускается чайка, проходит, ковыляя несколько шагов, потом, взмахнув крыльями, взлетает. В комнате Лизы, наоборот, лето. Старый деревянный дом, утонувший в зарослях травы, куст чертополоха у темного крыльца. И две бабочки на фиолетовых цветках с трудом поднимают крылья, словно не в силах преодолеть давящий на них зной. Несмотря на то что на записях нет людей, они кажутся очень личными. Места, где двое были счастливы, настолько, что захотели сохранить это счастье навсегда.

Замечаю и изменения. На окнах появились цветы, прежде их не было. Догадываюсь, что это Маша захотела принести в квартиру что-то свое.

Лиза спит, и мне удается осмотреть ее, не разбудив. На этот раз, бегло «пробежавшись» по стволу, я сразу ухожу в лимбическую систему и замечаю там изменения к лучшему. Всем известно, что «нервные клетки не восстанавливаются», и это почти верно. Зато восстанавливаются их отростки: они теряют миелиновую оболочку, набухают, накапливают рибосомы, синтезирующие белок, и образуют на концах булавовидные расширения – колбы роста. Затем эти колбы вырастают в отрезок нерва. Это происходит очень медленно. Настолько медленно, что раньше считали, будто бы регенерируют только волокна периферической нервной системы (они как раз «спринтеры» – целых четыре миллиметра в сутки!). В начале XXI века открыли регенерацию отростков центральных нейронов и умеренный нейрогенез с гиппокампе взрослых. Казалось бы, это вступало в противоречие с тем хорошо задокументированным фактом, что мозг пластичен и может изменяться при тренировках. Физиологи предположили, что изменения происходят на более высоком уровне: нейромедиаторы выстраивают из нейронов различных отделов мозга всё более высокофункциональные системы.

Четверть века назад Тордис Бергсдоттир сумела отследить и показать, как при протезировании нейронов зрительного центра они под воздействием нейромедиаторов формируют новые связи, новые синапсы. Свою часть Нобелевской премии она вложила в дальнейшие исследования, и, когда я с ней встречалась, она уже была бывшей слепой – ей вырастили не только сетчатку, но и новенькую кору затылочных долей, ответственную за распознавание зрительных образов. Тордис рассказывала о том, как «учила себя видеть», заново увязывая те слуховые, вкусовые и осязательные образы предметов, которые сложились у нее за всю жизнь, с тем, что видели ее глаза. «Раньше я думала, что каждый из людей имеет уникальную фактуру поверхности, которая проступает у них под кожей при разговоре. Было большое разочарование, когда я поняла, что такого нет».

Возможно, именно с регенеративными изменениями связаны приступы двигательного возбуждения у Лизы, о которых говорил Максим. Но, скорее всего, нет – процесс только начался. И уж точно я ничем не могу объяснить явный регресс – то, что Лиза перестала говорить, стала менее любопытной. В коре нет никаких изменений: ни к лучшему, ни к худшему. Или, возможно, я не обладаю наблюдательностью и феноменальной памятью Тордис Бергсдоттир и просто чего-то не замечаю. Проще говоря, я слишком тупая и зашоренная, поэтому не могу помочь Максиму и Лизе. В зоопарке есть такой зверек: белка тупайя, вроде лемура. Если бы у меня был герб, я поместила бы туда эту белку. В полный рост. Ужасно обидно.