Dmitrii Kazakov - Черное знамя

Нет, все же это случайность.

Но как быть с тем фактом, что в результате взрыва погиб Борис Кириченко, целый тысячник НД? Но это ворон ворону глаз не выклюет, а «опричник» высокого ранга с легкостью пожертвует десятком товарищей калибром поменьше, лишь бы добиться какой-либо значительной цели… лес рубят, щепки летят.

Но что в данном случае нужно начальнику штаба ОКЖ, чего он добивается?

Совершенно неясно…

Олег налил себе коньяка, но затем отставил стакан, вскочил из-за стола и принялся расхаживать по кухне… Вот кое-что другое предельно ясно — если он даже проследил всю цепочку верно и его догадки верны, то никаких доказательств все-равно нет! А Голубов, если только заподозрит, что статскому советнику Одинцову что-то известно, немедленно с ним расправится, не остановится ни перед чем!

Сейчас, как никогда, нужны союзники, причем достаточно влиятельные.

Но кто?

Ответ очевиден — Паук, Штилер, министр мировоззрения и вождь пропаганды ПНР.

Для него Народная дружина, и возглавляющий ее Хан — в первую очередь не старый соратник и товарищ по партии, а противник в бесконечных интригах и склоках, что разыгрываются вокруг «трона»… Удар по Голубову не сможет не отразиться на всем корпусе жандармов и на его начальнике.

Позиции Хаджиева и всей НД окажутся серьезно подорваны, а выиграют остальные игроки, толкающиеся локтями у кормушки власти.

— Ха, отлично! — воскликнул Олег.

Прекрасно, что у Шульгина есть телефон, и что номер квартиры Паука, где он обычно живет в холодное время года, так легко извлечь из памяти… у министра нет привычки работать по ночам, и он, скорее всего, спит, но это ничего, с этим придется как-то справиться.

Соединили не сразу, пришлось некоторое время ждать, а затем в трубке прозвучал холодный голос Покровского, личного секретаря Штилера:

— Да?

— Доброй ночи, это Одинцов, у меня срочное к дело к самому! — выпалил Олег на одном дыхании.

— Одинцов? Ты с ума сошел или пьян? — поинтересовался Покровский. — Два часа ночи! Хотя тебя вроде контузило, ладно, я готов тебе простить такую глупость и забыть обо всем, если ты…

— Я серьезно. Не пьян и в своем уме, — Олег постарался смирить бешено стучавшее сердце.

Напором и эмоциями тут ничего не добьешься, он должен быть спокоен, рационален, логичен и убедителен.

— Ну так может мне расскажешь? А я утром ему доложу?

— Дело в том, что я могу не дожить до утра, особенно если ваш телефон слушают.

Похоже, эта фраза прозвучала достаточно убедительно, поскольку Покровский несколько мгновений промолчал, слышалось только его недовольное кряхтение, а потом сердито произнес:

— Ладно, я разбужу министра. Но если дело окажется неважным, то застрелись сам. Понял?

— Конечно, спасибо, — облегченно выдохнул Олег в трубку.

Есть вероятность, что «опричники» из управления имперской безопасности слушают самого министра, но не очень большая, и даже если это так, то вряд ли они в курсе интриг Голубова… Этот звонок отметят, запишут, но пока доложат по начальству, пока информация дойдет до штаба ОКЖ.

К тому же сам его начальник сейчас в поезде, мчится из Казани в Нижний.

Так что какое-то время у Олега есть.

Из трубки донеслись отдаленные шаги, потом стук, и баритон, известный всей стране, произнес:

— Слушаю.

В этом слове не было и тени сонливости, зато звучал намек на скрытый гнев.

— Иван Иванович, говорит статский советник Одинцов, — Олег внутренне напрягся, по давней привычке «вытягиваясь» перед министром, как во время одного из обычных докладов. — В конце сентября по просьбе начальника штаба ОКЖ я был зачислен в рабочую группу, созданную для расследования взрывов в нескольких городах империи…

Нужно изложить все быстро и четко, чтобы Штилер сразу уловил суть и заинтересовался.

Паук слушал молча, не перебивал, и это был хороший признак.

— Интерееесно, интерееесно, — протянул он, когда Олег замолчал. — Прямо детектив. Выглядит, конечно, невероятно, и доказательств у тебя пока никаких, как я понимаю?

— Именно так.

— Постарайся их достать… — донесся негромкий стук: Паук, как обычно, вертел карандаш и стучал им по ближайшей ровной поверхности, в данном случае — по телефонному столику. — Прослушки с моей стороны можешь не бояться, линия чистая, а с твоей… откуда звонишь?

— Из квартиры Шульгина.

— Тоооже маловероятно, что его слушают. Невелика птица, — министр сделал паузу. — Подстрахуем тебя на тот случай, если «опричники» захотят тебя ликвидировать, я сейчас же позвоню Померанцеву, у него в нижегородском охранном отделении должны быть какие-нибудь орлы…

Штилер, и это всем было известно, состоял в отличных отношениях с главой МВД.

Ну а тот, несмотря на все усилия Хана, сумел сохранить за собой и Особый отдел в департаменте полиции, ведающий политическим сыском, и охранные отделения в губерниях империи.

— Тебе позвонят, и за тобой присмотрят, — продолжил министр. — Ты пока не рыпайся. Собирай доказательства и веди себя так, словно нииичего не случилось. Если что — звони мне. Распоряжусь, чтобы соединяли немедленно.

— Хорошо.

— Тогда все. Удачи, — и Штилер отсоединился.

Олег положил трубку на рычаги, и вытер со лба холодный пот.

Он сделал все, что мог, и если даже теперь его убьют, то Голубову это с рук не сойдет… Вот только почему-то Одинцов не чувствовал себя победителем, страх, горечь и разочарование никуда не исчезли…

Надо поспать… где там диван, о котором говорил Шульгин?

Но вместо гостиной он направился почему-то на кухню, подошел к окну и прижался лбом к холодному оконному стеклу.

Мокрый снег продолжал валить, но был виден и кусок площади Минина, и стена Кремля, и губернаторский дом за ней. И там, во мгле, как ни странно, можно было различить колышущийся на ветру государственный стяг — пятно мрака, более густого, чем обычная ночная тьма, словно дыра в плоти мира, провал, ведущий в неведомую бездну.

Олег смотрел на него, не в силах отвести глаз.

Анна мертва…

Эх, если бы она не ушла от него, то наверняка осталась бы жива, не поддалась болезни… он понимал, что это глупость, что для оторвавшегося тромба не имеет значения, где и с кем она прожила последние годы, но почему-то хотелось верить в подобное…

Но как она могла не уйти, если он посвятил всю жизнь, отдал много лет тому флагу, что реет вон там, во тьме? Отдал себя служению идее, лег камнем в основу грандиозной пирамиды, стал клеткой исполинского социального организма, превратился в часть божьего или дьявольского творения, это уже как посмотреть, растворился в иллюзии…

И стоило оно того?

24 мая 1934 г.