Роман Злотников - Кадры решают всё

По моим, пусть и крайне грубым, прикидкам выходило, что в случае уничтожения этого ягдгешвадера немцы должны были в скором времени замедлить свое продвижение не менее чем процентов на десять-пятнадцать от возможного и, в конечном итоге, сократить занятую ими территорию. Насколько – тут я уже назвать точную цифру не берусь, но никак не менее тех же десяти-пятнадцати процентов… Либо, если пределы продвижения у них уже определены и, фигурально выражаясь, «священны и нерушимы», увеличить потери для их достижения. Причем в этом случае потери увеличатся куда существеннее, чем на десять-пятнадцать процентов.

Короче, «надо брать». Оставался только вопрос – как? Ибо даже по соотношению живой силы мы уступали гарнизону авиабазы не менее чем в три раза. А если учитывать тяжелое оружие и бронетехнику… Совершенно понятно, что рассчитывать мы могли только на внезапность. Но и в этом случае мне предстояло сильно поломать голову над планированием.

– Но кое-что тоже накопали, – с несколько загадочным видом произнес Коломиец. И замолчал.

– И что же? – поощрил я его.

– Один из техников, которого привлекали к работам по уборке помещений, сумел разузнать, куда отправили комсостав летчиков, собранный на атакованном нами аэродроме.

– И куда же? – усмехнулся я.

– В лагерь, в котором собраны командиры.

Оп-па… а вот это уже было очень интересным. Но еще более интересным было то, что об этом заговорил представитель НКВД. Насколько я знал, отношение к побывавшим в плену здесь было о-очень негативным. Советский человек в плен попасть не может, поскольку обязан биться с врагами до последней капли крови. И никак иначе. Этот подход уже попортил мне изрядно крови в то время, когда разбирались с бойцами моего батальона после нашего выхода из немецкого тыла. Сами же помните, из кого он был сформирован…

Я думаю, арестов удалось избежать благодаря двум основным факторам. И мои действия с капитаном Бушмановым в оба этих фактора не входили, хотя помогли, это точно. Основными же являлись следующие: во-первых, подтвержденная высокая боевая эффективность батальона (авиаразведкой проверяли), и во-вторых, возникший сразу, а чуть погодя, вследствие моих действий и «вбросов» информации, применения методик обучения, управления и так далее, еще больше усилившийся интерес ко мне лично. И вот на этот интерес моя «подстава» капитана Бушманова сработала на все сто. Ну а там покатилось… Ну не укладывался я пока ни в один «реальный» вариант – ни во втирающегося в доверие шпиона, ни в эмигранта с внезапно воспылавшими патриотическими чувствами, ни в «интернационалиста», отчего-то скрывающего свои реальные имя, фамилию и происхождение, и уж тем более ни в обычного, пусть даже очень талантливого, выпускника местного пехотного училища.

Вот и решили оставить мне батальон в качестве «инструмента проверки» не столько даже моих возможностей и способностей, сколько моей… ну, назовем это лояльностью. Мол, посмотрим – будет ли он воевать так же эффективно, как делал это раньше. А если что, если загубит батальон – так бывших пленных не очень-то и жалко. Сами виноваты… И в тыл немцам, причем, по собственному плану, меня отпустили (я не настолько наивен, чтобы быть уверенным в том, что моему «самостоятельному» уходу в немецкий тыл невозможно было никак воспрепятствовать) тоже, вероятно, в том числе и вследствие этих соображений. Мол, если облажаюсь или, там, предам – невелика потеря… Нет, Еремин-то, я почти уверен, так не думал и действительно на меня рассчитывал (хотя поступи ему приказ выделить войска для блокирования и разоружения моего батальона – выделил бы, никуда не делся). А вот кое-кто повыше, кто «подсунул» мне группу старшего лейтенанта Коломийца и старшины Николаева – те да, так думать могли и, скорее всего, так и думали…

И вот этот заход старшего лейтенанта. Что это? Изменение позиции по отношению к попавшим в плен? Или ему поставлена задача полностью посмотреть методику форсирования организма, к которой он проявил ярко выраженный интерес? Своих новобранцев я через нее прогнал всех. Правда не массово, а по очереди. По мере подхода групп в район сосредоточения. А группа Иванюшина, с которой двигался Коломиец и его люди, подошла в точку рандеву одной из последних. Но для этого вполне хватит бывших пленных, освобожденных нами с авиабазы. Или за этим стоит нечто другое? Ладно, чего гадать – там увидим.

– И где же располагается этот лагерь?

– Где-то на окраине Минска.

– Где-то?

Старший лейтенант пожал плечами, а потом кивнул подбородком на кучку офицерских книжек, лежащую на плащ-палатке.

– О том, где размещается этот самый пятьдесят первый ягдгешвадер, вы сначала тоже не знали ничего, кроме названия города. Нашли же. И захватили. Хотя ни я, ни мой старшина не могли себе представить, что это возможно. И ладно я – кабинетный, так сказать, работник, но старшина на диверсиях уже собаку съел. Так вы и его умудрились посрамить! Ну, кто мог ожидать, что вы уничтожите этот аэродром тем самым оружием, которое было предназначено для его охраны?

Я усмехнулся и ответил словами одного из самых уважаемых древних местных полководцев:

– Кто хочет сделать – ищет способ, кто не хочет – причину [48]…

Да, Быховская авиабаза была уничтожена нами с помощью немецких зениток. Ну, в основном. Обычной стрелковкой тоже поработать пришлось. Впрочем, сначала я этого не планировал. Я просто искал варианты как уничтожить авиабазу максимально быстро и с минимальными потерями.

Зенитки были размещены со всех сторон аэродрома. Но, если позиции восьмидесятивосьмимиллиметровых Flak 18 располагались неподалеку от основных строений базы, то большая часть Flak 30 калибра двадцать миллиметров была установлена с южной и западной сторон взлетного поля. И этому было свое объяснение.

Местные летательные аппараты, именуемые здесь самолетами, имели крайне примитивные средства навигации. И главным инструментом навигации здесь являлся самый простой магнитный компас. Вследствие этого для выхода на цель летчикам ударных самолетов непременно необходимо было пользоваться некими, расположенными на земле ориентирами, среди которых преобладали два – дороги, в первую очередь железные, и реки. Так что, несмотря на вроде как абсолютную свободу выбора при определении вектора атаки (в небе же нет ни оврагов, ни лесов, ни водных преград), реально опасных направлений атак авиации в любом месте не так уж и много. Два, максимум три – не более. Ибо самолеты, попытавшиеся зайти с какого-нибудь иного направления, на котором не будет столь крупных ориентиров, с большой долей вероятности просто не найдут цель.

И немцы очень грамотно расположили зенитные орудия. Так, что при атаке по любому из наиболее опасных направлений атакующие самолеты последовательно «передавались» от Flak 18, обладавших максимальной дальнобойностью в пятнадцать километров, до Flak 30, которые хоть и не впечатляли дальнобойностью, ограниченной двумя километрами, но зато обладали впечатляющей скорострельностью. Так что атакующие самолеты должны были сначала долго выходить на цель под обстрелом, а в последние секунды перед сбросом своих неуправляемых боевых блоков, именуемых местными «бомбы», наткнутся буквально на море огня…