Олег Таругин - Товарищи офицеры. Смерть Гудериану!

С той стороны дороги грохотнули две короткие очереди, и раздался голос танкиста:

– Все нормально, товарищи, тут пара фрицев под машиной прятались, вот мы их и того.

Похоже, именно эти выстрелы оказались последней каплей: пассажирская дверца ближайшей легковухи, той самой, по капоту которой я прошелся очередью, приоткрылась, и на дорогу выбрался немецкий офицер в чине полковника. Вытащив из кобуры пистолет, он дернул щекой и положил оружие на крышу автомашины:

– Хорошо, господа, не стреляйте, мы сдаемся. – Понятно, что кроме kapituliren, я ни шиша не понял, это мне поручик уже после перевел. Впрочем, и догадаться оказалось немудрено.

С другой стороны вылез еще один офицер, тоже без фуражки и постарше возрастом. Но зато с какими шикарными погонами! Витыми, золотистыми, без всяких кубарей и розочек. Я мысленно присвистнул, делая усилие, чтобы не заулыбаться, поскольку прекрасно помнил, что подобные знаки различия обозначают. Вот, значит, и она, та самая большая шишка, из-за которой весь сыр-бор – цельный генерал-майор. Судя по машине связи, наверняка командир какого-нибудь танкового полка. Отличный улов, вот только с Яковом мы, похоже, ошиблись… обидно. Кстати, а почему из второй машины никто не появился? Неужели решили поиграть в несломленных героев? Машинка вроде целая, пара случайных пробоин и рассыпавшееся стекло – не в счет. Хотя вон та обрамленная кружком отслоившейся краски дыра возле ручки пассажирской двери мне как-то не слишком нравится…

Вопросительно кивнув поручику в сторону машины, получил в ответ короткое движение плечами: мол, мне-то откуда знать? И в этот момент передняя дверца приоткрылась, и из автомобиля выбрался, одернув китель, лощеный немец с погонами обер-лейтенанта. Да уж, наверное, это и называется «порода». Морда выбрита аж до синевы, мундир сидит, будто в нем и родился, взгляд… нет, не презрительный или надменный, даже не знаю, как объяснить… короче говоря, сразу ясно, что он просто привык так смотреть на всех, кого не считает равным себе.

Примерно догадываясь, что сейчас будет, я призывно махнул Гурскому. Подойдя, поручик вопросительно дернул подбородком:

– Я вас слушаю?

– Обер-лейтенант Иоахим фон Лестен, адъютант господина генерал-полковника. Полагаю, вы командир этого… – немец сделал почти незаметную паузу, тем не менее выразив оной свое отношение ко всем нам, – подразделения?

– Это именно так, господин обер-лейтенант, – спокойно, даже с легкой ухмылкой ответил Гурский. Ха, а ведь он определенно знает, как ставить на место подобных фон-баронов. Еще бы, с чего ему, прошедшему две войны фронтовику, испытывать особый пиетет перед типичной холеной штабной крысой? Не на того фриц напал, ой не на того…

– Почему не выходят остальные?

– Об этом я и хотел сказать. Господин генерал-полковник ранен, одна из пуль пробила дверь. Я пытался осмотреть рану, но я не медик. Мы сдались добровольно, поэтому вы обязаны оказать ему помощь.

– Разумеется, – кивнул Гурский. И, наспех переведя мне разговор, добавил: – Виталь, глянь, пожалуйста. Серега, – это он уже подошедшему танкисту, – давай сюда бойцов, доложиться о потерях, раненым оказать помощь. Собрать оружие и боеприпасы. Короче, командуй. Старшина, помогите. Только в темпе, времени мало.

И когда я уже взялся за ручку, собираясь открыть дверцу, в голове внезапно щелкнуло, да так, что я едва сознание не потерял. Просто «генерал-полковник» вдруг состыковался с «адъютантом» и «Иоахимом фон Лестеном» в единое целое. И называлось это единое целое очень просто – «Гейнц Вильгельм Гудериан».

Заглянув в полутемный салон и наткнувшись на искаженную болью, но все же вполне узнаваемую знаменитую кривую ухмылку «быстроногого Хайнца», я выдал фразу из тех немногих немецких слов, что некогда почерпнул из советских еще фильмов и книг о войне:

– Гутен морген, херр Гудериан!

А потом я взглянул на сидящего рядом с ним небритого человека в вылинявшей и грязной гимнастерке с петлицами старшего лейтенанта артиллерии, руки которого были скованы непривычного вида наручниками. Взъерошенные темные волосы и близко расположенные глаза на вытянутом смуглом лице выдавали выходца с Кавказа. От осознания очевидной нелепости компании советского командира с немецким военачальником такого ранга меня ощутимо тряхнуло второй раз. Несмотря на трагичность ситуации, губы непроизвольно сложились в глуповатую улыбку, я сморгнул и с трудом протолкнул слова сквозь внезапно ставшее шершавым горло:

– З-здравствуйте, Яков Иосифович! Вас не зацепило?..

Вот таким невероятным образом и началось утро этого дня, который, как выяснилось гораздо позже, потянул за собой череду взаимосвязанных событий, полностью изменивших привычную историю. Разумеется, изменения эти начались не сразу и не повсеместно и поначалу не были особенно заметны, но ведь и катящемуся под гору снежному кому тоже нужно время, чтобы набрать скорость и превратиться во всесокрушающую лавину. Но в одном я отчего-то был уверен уже сейчас: если в «моей» истории блицкриг благополучно захлебнулся только к концу года (а по сути, под Смоленском), то теперь это произойдет гораздо скорее. Дело, пожалуй, не только и не столько в Гудериане, а в том, что в привычное течение времени привнесены весьма серьезные коррективы.

И мне вдруг стало абсолютно неважно, прислонят ли меня к ближайшей стенке после беседы с первым встречным особистом или придется выдержать колючий взгляд сквозь стекла знаменитого пенсне и вдохнуть ароматный дым «Герцеговины Флор». Мы с поручиком и так сделали практически невозможное!

Впрочем, подобные мысли посетили мою многострадальную башку гораздо позже.

Пока же я, окончательно поверив в невероятную удачу, обернулся к фон Лестену и требовательно протянул руку:

– Ключи от наручников! Живо!

Видимо, тому все стало понятным и без перевода, так что уже через несколько секунд сын генсека немного ошарашенно потирал запястья.

– Товарищ старший лейтенант, вы посидите пока в машине, хорошо? Я вам позже все объясню. Поверьте, это для вашей же безопасности.

Ответом был откровенно недоуменный взгляд, в котором четко угадывались одновременно и оторопь, и поднимающееся из глубины раздражение. С другой стороны, а как бы я повел себя на его месте? Заглянул в машину какой-то немолодой, порядком расхристанный и небритый рядовой и начал указывать. Впрочем, рассусоливать у меня времени не было:

– Феклистов, Якунов, – призывно махнул я рукой. – Мужики, давайте быстренько, вытаскиваем фрица. Да осторожнее вы, под спину поддерживайте! Поднимайте, как мамку родную! Вот сюда его, на травку.