Владимир Романовский - Польское Наследство

– Позволь, в Египте чума? – спросил Ликургус.

– Орден не осведомлен? – Сакр посмотрел на Ликургуса насмешливо. – Стало быть, не всезнающие вы. Эх, кабы я это раньше знал! Ну да ладно. А только сунулся визирь в Венецию, город византийский, отвязный, какой только швали там, то есть здесь, нет. И пока визирь расхаживал с важным видом по домам важных лиц, девка спуталась с каким-то проходимцем. И обратно в Каир прибыла уже в беременном виде. Визирь радовался, пока детки не родились, сразу двое, белесые. Потом, правда, потемнели, но это было потом. Человек себе места не находил, кричал страшным голосом, неистовствовал. И сгоряча продал жену работорговцу. Потом мучился долго. Нашел работорговца, нашел и того, кому работорговец ее сплавил, и сам же ее порешил. Потом опять жалел. С ним не поймешь – чего он хочет. А близнецов видеть не мог. И отдал их мне в дом! И я не мог ему отказать, потому что халиф мой, видя, что я раздумываю, как бы получше выйти из этого дела, стал на меня странно смотреть. А это очень страшно, когда халиф странно смотрит. В общем, взял я их себе, сдал на руки наставникам. Жизнь в доме превратилась в сплошной кошмар. Эти близнецы – парень и девка – ну, я ж говорю, никакой ваш Антихрист не сравнится. Понимали они с раннего возраста, что, вроде, ущемлены они – стояли друг за друга стеной, а чуть подросли – так сила неимоверная у них проявилась. Дом переворачивали. Моих детей и жен били. Уж я, заходя в дом, кольчугу надевал, опасаясь, что меня ткнут вертелом возле двери. Я их и запирал, и связывал, и голодом морил – ничего не помогало. А потом их заметил … учитель … боевых, хорла, искусств. Так с тех пор они вообще стали неприкосновенны. Пятнадцать лет мне покоя не давали, но недавно в какой-то специальный ранг посвящены были оба, и съехали наконец, съехали! Ворожиха одна мне по секрету сказала, что будут, мол, они, воевать где-то на севере, и в дом больше не вернутся – и то благо.

– Что ж, – Ликургус посмотрел по сторонам. – Поучительная история. Но что нам-то до нее? Чем она нам поможет? Насколько я понял, договор не расторгнут.

– И не может быть расторгнут! – радостно сказал Сакр. – Там так и написано – недействительным договор может быть объявлен только посланником самого … – Сакр показал глазами на небо. – Посланник сей являлся людям последний раз чуть больше тысячи лет назад, если верить вашим толкователям.

– Что-то я не помню такого … – задумчиво сказал Ликургус.

– Посланника?

– Нет, в договоре я такого не помню.

– На, посмотри еще раз.

Ликургус снова развернул парчу.

– Да, действительно…

Эржбета взяла договор у него из рук и тоже перечла, морщась, кусая губы.

– Подожди, подожди, – сказал Ликургус. – Эржбета, дай-ка мне эту писанину … Ага, вот оно … «… Высшей Воли…». Посланцем Высшей Воли … Ого! Посланцем?

– А что? – спросил Сакр.

– Послом.

– Да, возможно. Покажи. Да, правильно, послом.

– Волхвы тебе диктовали…

– Да, как умели.

– А ты исправлял несуразности, – отметил Ликургус. – Они по-гречески говорят сам знаешь, как.

– Ну и что?

– Сакр, греческий язык, известный тебе, родом из Константинополя.

– Да.

– А не из Афин.

– Да.

– И не из Спарты. И даже не из Алеппо.

– Ну и что?

– А то, – сказал Ликургус, – что в Константинополе слова «посол» и «наместник» в некоторых случаях означают одно и то же.

– Да?

Сакр неуверенно взял у Ликургуса парчу и перечел текст.

– Да, ты прав. Но это ничего не меняет.

– Почему ж, – возразил Ликургус. – Еще как меняет. Наместник Высшей Воли сидит за три столика от нас с двумя подозрительными девицами. Не вертите так головами, пожалуйста.

Ликургус поднялся.

– Подожди, не спеши, как же так, нужно подумать, – возразил Сакр.

Эржбета посмотрела на Ликургуса с надеждой.

– Иногда импульсивные решения – самые лучшие, – объяснил Ликургус.

Кроме наблюдательного Ликургуса, никто на площади не узнал бы Бенедикта в подвыпившем купце, одетом пестро и неряшливо, в берете набекрень, с пьяными глазами, даже если бы специально на него посмотрел. Даже не купец – купеческий сын, которому от недавней сделки отца перепали какие-то дукаты.

– А, вот кого не ждали, – сказал Папа Римский, глядя на подошедших к нему Ликургуса, Сакра, и Эржбету. – Какими судьбами! Присаживайтесь, сейчас принесут дополнительные сидения. А то я смотрю, к вам хозяин не подходит, игнорирует. Сидите и ничего не пьете. Здесь отвратительное вино, но оно все равно бодрит и веселит. Присаживайтесь живее, а то сейчас вся площадь нас заметит и захочет поучаствовать.

Он махнул неопределенно рукой, и в ответ на этот жест из таверны тут же выбежал хозяин, волоча два сидения. Поставил молча рядом со столиком Бенедикта, убежал обратно, и сразу вернулся, неся дополнительное.

– Я все сделал, как надо, и, надеюсь, претензий нет, – сказал Бенедикт Ликургусу. – Хронист пишет. Остался ночевать. Вернется завтра.

– Какой хронист? – спросил Ликургус.

– Которого … А! Ты не знаешь? Странные отношения с начальством. Впрочем, наверное это всего лишь каприз, и тебя не посвятили в тайну эту великую.

Он погладил одну из девиц по шее, повернулся к другой, поцеловал ее в ухо – она захихикала, залпом выпила кружку вина, и налила себе еще.

– Нам нужно расторгнуть договор, и сделать это можешь только ты, – быстро сказал Ликургус. – Не обременит ли тебя поход с нами на постоялый двор, где я остановился? Это здесь рядом.

– Обременит! – заявил Бенедикт. – День хороший, сижу на солнце, греюсь. Идти никуда не желаю.

– Это важно, – попытался настоять Ликургус. – Дружественный жест.

– О! Судя по твоему тону, посланец, это личная просьба!

– Да.

– Ишь ты! – восхитился Бенедикт. – А какая таинственность раньше была, какая неприступность! Ничего не скажу, ничего не знаю. И вот, пожалуйста – все мы люди, оказывается.

Перегнувшись через столик («Э, не опрокинь кувшин!» – предупредил Бенедикт), Ликургус сказал что-то на ухо Бенедикту. Тот насупился, соображая.

– А ну, еще раз, – потребовал он.

Ликургус снова зашептал ему в ухо. Бенедикт строго на него посмотрел.

– Суеверия, – проворчал он. – Никак не выбить из вас всех суеверия. Это несерьезно! Расторгнуть, говоришь? Ну так что ж, надо торжественным голосом что-то сказать, или чего? Договоры на словах, не люблю я их. Соблазн великий – обмануть, облапошить.

– Нет, договор письменный.

– А, тогда оно лучше, – важно покачал головой Бенедикт. – Письменный – это удобнее гораздо. Это дисциплинирует. У вас он с собой?

Ликургус повернулся к Сакру. Сакр, чуть помедлив, передал ему парчу. Бенедикт выхватил пьяным жестом парчу из рук Ликургуса.

– Вот это вот, да? «Сим предназначается». Вот объясни мне, посланец, почему все люди говорят, как люди, а как дело доходит до письма, так начинают мысли свои в косички заплетать мелкие, а потом удивляются, почему на косичках узелки появились. «Сим предназначается»! А еще, вот, «в дальнейшем именуемых». Какая дрянь! Не письмо, а дрянь! Проще нужно, доходчивей, по-человечески!