Владимир Романовский - Польское Наследство

В раздражении он порвал парчу на четыре части, смял их, и всучил оторопевшему Ликургусу.

– Отменяю! – сказал он и икнул. – Волей своею поелику в дальнейшем именуемый отменяет сим предназначенное ко всем чертям, откуда поелику оно и заявилось. Ик. Отнюдь договор более действительным считаться и мыслиться не имеет быть. Сдуру подписавшийся имярек. Всё.

Он размашисто осенил всех троих – Ликургуса, Сакра, Эржбету – крестным знамением.

– Что ты наделал! – сказал Сакр, совершенно потерянный.

– Я сделал то, о чем меня просили, – кривя щеку, ответил Бенедикт. – И в знак благодарности поелику вменяю вам пешешествовать к Святому Марку, вон там, видите, башня торчит. Зайти, выразить благодарность, и так далее. Тогда все это считается поелику действительным. Сим вменяю.

– Э … – сказал Ликургус.

– Никаких «э»! Марш в церкву!

– Да, но…

– Что?

– Дело в том, что … – Ликургус помялся. – Эти двое, что со мной … Они не крещеные.

– А это просто негодяйство, – объявил Бенедикт. – Взрослые ж люди, как вам не стыдно. Сегодня я вас крестить не буду, сегодня у меня отдых, сим утверждаю. Завтра к полудню, перед службой, приходите, святой водой вас побрызгаю, скажу что-нибудь эдакое … торжественное … и будете как люди.

– Да ведь нельзя, – возразил Ликургус. – Некрещеным в церкви…

– То есть как! – возмутился Бенедикт. – Ты, посланник, мне тут своих правил не заводи! Церковь открыта для всех, понял, пьяная рожа? А это он что ж, абар-ибн-чего-то? – Он уставился на Сакра. – Тебе, багдадец, в дальнейшем именуемый, лет сколько? Девяносто наберется?

– Шестьдесят, – возразил Сакр, и повернулся к Ликургусу. – Балаган. Это просто балаган. А копии договора у меня нет.

Ликургус улыбнулся.

– Идем в церковь, – сказал он. – На исповедь.

– Какую исповедь? – испугался Сакр.

– Не переживай.

– Не надо исповеди, – благодушно махнул рукой Бенедикт. – Все ваши грязные тайны … только в соблазн вводить священника … Он будет потом неделю мучиться, и ведь нарушит все-таки тайну, расскажет всему свету о том, что вы натворили втроем за последнюю четверть века. Пойдут пересуды, сплетни всякие, в дальнейшем именуемые. Сим повелеваю вам идти прямо сейчас. А то мои девицы заскучали, на лысину багдадца глядя.

– Я не багдадец, – сказал Сакр.

– Не могу ж я при народе объявить, что ты сарацин, тебя убьют, – объяснил Бенедикт.

– И не сарацин.

– Несерьезно, – отрезал Бенедикт. – Идите, идите. Поелику.

Ликургус встал. Поднялись Сакр и Эржбета.

– Да, ты вот, – сказал Бенедикт, обращаясь к Эржбете. – Дочь твоя … впрочем, ладно.

– Что? – насторожилась Эржбета.

– Ты с нею строга была давеча, когда мы ехали в город сей, – сказал Бенедикт. – Дай девушке отдохнуть. Это я не повелеваю засим, а просто прошу. Ну чего ты на нее насела, отчитываешь все время, наставляешь! Хорошая девушка, глаза ясные, любит мужчин. Ты тоже любишь мужчин, только не признаёшься в этом никому. А скрытность – то же, что кокетство. И невежливо это. Подошла вот сейчас, а даже не поздоровалась.

– Здравствуй, – сказала Эржбета.

– Здравствуй, здравствуй.

Бенедикт отвернулся, некоторое время смотрел на пухлую шею девицы справа, прицелился, и приник к шее губами.

Когда они дошли до середины площади, Эржбета вдруг сказала Ликургусу и Сакру, —

– Подождите, я сейчас.

И быстрым шагом вернулась к столику Бенедикта.

– Опять ты, – сказал Бенедикт.

Она присела на корточки возле него. Бенедикт недовольно поморщился.

– Не привлекай внимание, – посоветовал он тихо.

Она взяла его руку и поцеловала.

– Встань, встань, – сказал он тихо и трезво по-гречески. – У меня к тебе просьба.

Она встала.

– Завтра в час пополудни у меня намечена деловая встреча, – Бенедикт подмигнул девице слева, и та, не понимая ни слова, захихикала, решив по традиции простодушных людей, что предметом обсуждения на непонятном языке является она сама. – Я бы мог взять кого-нибудь из свиты, но их всех здесь знают. Мне нужен сопровождающий незаметный, чтобы никто даже не заподозрил, что меня сопровождают, и что я предвижу опасность. Во время путешествия я видел твои упражнения с луком и стрелами. Не бойся, кроме меня их никто больше не видел. Не откажи.

Некоторое время Эржбета молчала.

Ее упражнений никогда и никто не замечал. Мария, с которой они бок о бок провели много лет, сказала бы, что Эржбета никогда не упражняется, ей это ни к чему. В дороге она выбирала для упражнений моменты, когда внимание путешественников рассеивалось – либо рано утром, либо сразу после обеда, когда многие удовлетворенно отдыхали на привале. А Бенедикт казался ей все это время не просто легкомысленным, а – живущим в своем замкнутом мире, ничего кругом, кроме разве что годной в употребление плоти, не замечавшим. А он оказывается замечал, запоминал, и молчал. К безмерной благодарности Эржбеты добавилось безмерное уважение.

– Встреча в палаццо или на открытом воздухе? – спросила она.

– В саду, скорее всего.

– Сад видно с улицы?

– Да.

– Я согласна.

– Встретимся здесь в полдень, вот у этой таверны.

– Хорошо.

– Теперь поспеши в церковь. Быстрее, не задерживайся.

Эржбета кивнула.

Бенедикт засмотрелся на группу людей, толкущуюся по соседству. В центре группы на персональном низком сидении помещался местный трубадур с лютней в руках и блокфлейтой на шнурке вокруг шеи. На лютне он сопровождал мелодию распеваемой им сирвенты в ритме шести восьмых, а на блокфлейте играл интермеццо между станцами.

Толпа засмеялась. Трубадур сыграл несколько выразительных нот, вызвавших новую волну смеха, на блокфлейте, и продолжил, —

Снова засмеялись.

– Ты пойдешь сейчас со мной, – томно протянул Бенедикт, гладя девицу слева по спине. – А тебе мыться нужно чаще, – наставительно сказал он девице справа. – Да и толстая ты невероятно. Жрете вы в вашей Венеции, будто на зиму жиром запасаетесь. Вон ляжки какие. Не хнычь, вот тебе два динария. Ну, хорошо, вот еще один.