Владимир Романовский - Польское Наследство

Казимир оставил («для временного правления», как он объяснил) триста поляков и одного командира в замеке, накормил всех голодных, раздал половину воровского золота, попрощался с жителями, и вернулся в Глогов. Полторы сотни чешских воинов присоединились к войску.

– Скажи мне, скажи, – допытывался старый Кшиштоф у воеводы Фредерика Пневицкого, – каков он в сражении?

Фредерик улыбался.

– Не зря ты ездил за ним к франкам, друг мой, – ответил он. – Несмотря на тщедушное телосложение, повелитель наш все время был в первых рядах сражающихся, сверкая победоносно свердом!

Кшиштоф покраснел от хвоеволия.

За время отсутствия Казимира в Глогове еще около сотни молодых воинов – детей польских иммигрантов, а также собственно саксонцев со склонностью к романтическому восприятию военного дела, присоединилось к войску, и вместе с ними, сопровождаемая двумя племянниками, прибыла мать Казимира Рикса. Хелье, все время порывавшийся уехать из Глогова, но не решавшийся – будто ждавший чего-то – получил возможность оценить эту женщину.

На берегу у переправы ее встретили со слезами счастья на глазах Кшиштоф и воеводы.

Риксе было сорок, и держалась она величественно. Красивая гордой саксонской красотой, с темными волосами, прямыми бровями, с губами не тонкими и не толстыми, и слегка жестокими, она величественно протянула большую, но весьма правильных контуров, руку – для поцелуя. Кшиштоф оросил эту руку слезами и терся о нее щекой, стоя на коленях, а Рикса надменно терпела. Узнав, что сын ее отправился в первый свой поход, она не проявила огорчения. Ровной медленной походкой поднялась она к замеку.

В столовую устремились слуги – прибирать и подавать на стол, и воевода Ярек попросил хвестовавшего там в одиночестве Дира с соусом в бороде и на рубахе куда-нибудь уйти на время.

Хелье, решивший посмотреть на Риксу вблизи, как раз входил в столовую.

Дир засмущался и начал, кряхтя, подниматься с ховлебенка.

– Хо, люди добрые! – сказал Хелье, входя. – Что это вы друга моего гоните?

– Мы не гоним, – возразил воевода, и стоявшие вокруг четверо вояк подтвердили, помотав головами, мол, не гоним, конечно же. – Ему подадут еще есть и пить, но, сам понимаешь – мать повелителя нашего…

– А что же, разве это мать повелителя вашего платит за жратву для вашего скоморошьего стана?

Вбежал Кшиштоф, запыхавшийся, дабы удостовериться, что к приходу госпожи в столовую все готово.

– Они не хотят уходить, – наябедал ему воевода. – Вот эти двое. Я не в обиду им говорю…

– Хелье … – начал Кшиштоф.

Дир же, пытаясь подняться, говорил, —

– Да ладно, Хелье, чего там, мы им мешаем … А кто это приехал?

Хелье, злясь, тем не менее улыбнулся вопросу. И снова посерьезнел.

– Эти двое, – повторил он.

– Хелье, не сердись, – умоляюще попросил Кшиштоф. – Повелитель наш хорошо помнит о твоих заслугах, и я не упущу случая упомянуть о них в присутствии его матери, можешь быть спокоен.

Хелье улыбнулся, на этот раз мрачно, и положил левую руку на поммель.

– Ну, быстро отсюда! – сказал воевода.

В зал вошли еще несколько человек из командования.

– Ты мне надоел, – сказал Хелье воеводе.

– Как ты смеешь!

– Смею, – заверил его Хелье. – И вот что, Кшиштоф. Наше с Диром здесь присутствие нежелательно, я понимаю. Но следовало сообщить нам об этом заранее, и в более деликатной форме.

– Эй, кто-нибудь, – позвал воевода, оборачиваясь. – Быстро, уберите их отсюда!

– Ого! – Хелье стало окончательно весело. – Вот, это совсем другое дело.

Воевода приблизился к нему. Хелье схватил со стола кружку Дира с дрянным пивом и выплеснул ее содержимое в лицо воеводе, после чего он отскочил на два шага и выдернул из ножен сверд.

– Что ж вы стоите? – спросил он вояк. – Я готов драться со всем вашим подлым польским воинством! Недотыкомки, дармоеды! Подстилки Неустрашимых!

Несколько клинков сверкнули в воздухе.

– Дир, опрокинь стол, – велел Хелье.

– Друг мой…

– Делай, что тебе говорят.

Дир послушно опрокинул тяжелый дубовый стол. Загрохотали разбивающиеся блюда и плошки. Воины замерли.

– Теперь хватай ховлебенк и кидай в этих щенят, вообразивших себя воинами.

Воеводы смотрели завороженно, как Дир тяжело встает, а затем легко поднимает длинный, грубый ховлебенк и почти без замаха кидает в них.

Ховлебенк пролетел по прямой двадцать шагов и задел двоих – они упали, а остальные с обнаженными свердами бросились к Хелье и Диру.

– Стойте, стойте! – закричал Кшиштоф.

– Замолчи, Кшиштоф! – крикнул Хелье. – Не прерывай развлечение – я хочу кого-нибудь уложить, меня разозлили!

В обеденный зал вошла Мария.

– Сверды в ножны, все, – сказала она, не вдаваясь в подробности. – Если у кого-то боевое настроение, ему следует быть под Зеленой Гурой, а не здесь.

Устыдясь, воеводы вложили сверды в ножны.

– Где слуги? – спросила Мария.

Кто-то сделал знак жавшимся к стене слугам, и они, подбежав, подняли впятером стол, сгребли осколки и черепки, протерли пол вокруг стола тряпками. Мария подошла к Хелье, продолжающему стоять с обнаженным свердом.

– Сейчас не до выяснения отношений, – сказала она тихо. – Сейчас время дипломатии.

– Моему другу приказали выйти, и мне тоже.

– Это было невежливо и бестактно. Хотя, конечно, твоему другу следует переодеться.

– Может и так. Мне тоже переодеться?

– Тебе не нужно.

Хелье засмеялся. Мария улыбнулась.

– Княжна, подари мне что-нибудь на память.

– Ты … уезжаешь?

– Я здесь больше не нужен.

Она сделала вид, что огорчена. На самом деле – рада, подумал Хелье. Еще как рада. Думаю, что и любовник ее будет рад, когда вернется.

– Да, я уезжаю, – сказал он. – Могу, если хочешь, передать что-нибудь твоему брату. Какие-нибудь гостинцы. Пироги там, или … как они называют эту гадость … все что в овине, так все в один котел? Бигус.

Мария засмеялась. Целый век бы ее, гадину, смешил, подумал Хелье с грустью. И повернулся к ней спиной.

– Дир! – Подойдя к другу, он сказал тихо, – Посиди здесь. Тебя никто не тронет.

– Неудобно.

– Дир, возьми себя в руки. Кшиштоф! Подойди.

Кшиштоф подошел.

– Если кто-то здесь скажет худое слово про моего друга или просто косо на него посмотрит, торжественно обещаю тебе, что верну вашего повелителя в Париж и передам его в руки Неустрашимых. Это очень легко. Доставить его сюда было труднее.

– Хелье, Хелье, не волнуйся, – сказал Кшиштоф, краснея.

Хелье повернулся снова к Марие и кивнул ей, и она, поколебавшись, последовала за ним. Вдвоем они вышли из обеденного зала и направились по узкому, на манер саксонских, коридору замека – в спальню, в которой нежились до похода в Зеленую Гуру влюбленные. Это противоречило представлениям многих людей того времени о приличиях, но у Марии были свои представления обо всем, как и у Хелье.