Владимир Романовский - Добронега

Он резко выпрямился. Матильда сделала испуганное движение, и Хелье засмеялся. Он не чувствовал ни злобы, ни отчаянья, только раздражение. И досаду.

Он круто повернулся и шагнул обратно к арке. Гипсовая статуя, изображавшая какую-то рослую непристойную бабенку, смотрела на него с легким презрением. Хелье выхватил сверд и режущим ударом без замаха снес статуе голову. Идя к выходу, не замедляя шага, вторую статую, мраморную, он просто повалил. И пусть теперь эта хорла объясняет своему замысловатому греку с другими целями причины замысловатого состояния статуй, как умеет. А мы, простые и незамысловатые, любящие совместные песнопения на дому, пойдем сейчас на Подол и напьемся, как восемь кудлатых печенегов. А печенеги напиваются? Надо спросить у Дира, он специалист, хорла, по поведению печенегов.

По выходе, ему показалось, что маленькая фигурка в конце улицы – Илларион. Хелье быстрым шагом пошел за фигуркой. Фигурка скрылась за поворотом. Справа по ходу обозначился толкающий тележку торговец пряностями. Возможно, он спешил на торг. Хелье остановил его и купил целую дюжину пряников. Пусть Илларион лопнет, но проводит меня к Владимиру. А то, хорла, что-то они действительно тут все замысловатые не в меру. В Сигтуне, ежели тебе нужен конунг, спроси у первого встречного, где он, конунг, обитается, тебе и покажут. Идешь и говоришь с конунгом.

Добежав до угла, Хелье замычал от досады. Илларион куда-то исчез. Ну и денек. Порученец ринулся к следующему углу. Посмотрел во все стороны. Очевидно, Илларион нырнул в какой-нибудь только ему известный лаз и кратчайшим путем последовал по своим сопливым делам. Ладно, пусть идет. К тому же идти к Владимиру почему-то расхотелось.

Хелье потопал вниз по склону, помахивая мешком с пряниками. Дойдя до Подола, он свернул к торгу и, не доходя до него, зашел в большой разухабистый шумный крог.

***

Щеголеватый Швела, домоуправлящющий Александра и Матильды, в несколько приемов отнес то, что осталось от мраморной статуи, в подвал. Осколки глиняной головы Афродиты не представлялось возможным склеить.

– Что же делать? – спросил Швела.

– Выбросить, – сказала Матильда. – Что же еще. Придумай лучше, что мне мужу сказать. Он завтра вернется и увидит безголовую Афродиту.

– Скажи ему правду, хозяйка. Так проще.

– Правду? Хм. А если я все на тебя свалю?

– Он меня выгонит.

– Найдешь другое место.

– Места нынче редки. В хороших домах слуги все потомственные. А где похуже, там печенежек нанимают, они дешевле. Все занято.

– Ладно, – согласилась Матильда. – Придумаю что-нибудь.

Ближе к вечеру Швела отворил дверь и провел в гостиную подружек Матильды – ту самую кузину, с которой она переписывалась, именем Эржбета, и киевскую ее подружку, болярскую дочь Ирину, девушку небольшого роста, тоненькую, русоволосую, и веселую. За гостьями вошел носильщик, волоча на плечах торбу размером с небольшой походный сундук.

– Поставь вон туда, – велела Ирина. – Матильда, здравствуй, матерь животастая!

Она подбежала к возвышению и поцеловала Матильду в щеку. Кузина Эржбета, подходя, подобрала с пола мраморный осколок и рассмотрела его внимательно, прежде чем поцеловаться с Матильдой.

– Только что из Рима! – заговорщическим зычным шепотом сообщила Ирина, показывая на торбу, и обратилась к носильщику. – Чего смотришь? Тебе заплатили?

– Да.

– Ну и пошел вон.

Носильщик вышел.

– Швела! – позвала Матильда.

Появился Швела.

– Повару скажи, чтоб подавал обед через час, в столовой, на троих. Никого не принимать. На порог не пускать.

Швела поклонился и вышел.

Ирина, сгорая от нетерпения, бросилась запирать двери гостиной.

– Кто это здесь был? – с интересом спросила Эржбета, все еще рассматривая осколок.

Матильда некоторое время молчала.

– Бывший жених, – призналась она.

– Вот как?

– То есть, никогда он на самом деле моим женихом не был. Так, мальчишка соседский, росли вместе. Ну он в меня и влюбился. Уж не знаю, как он узнал, что я нынче в Киеве живу. Приехал. Отношения выяснять.

– Выяснил?

– Как видишь, – сказала Матильда, глазами указывая на осколок.

– Бывшие женихи бывают очень прилипчивы, – заметила Ирина. – Уехал обратно?

– Думаю, что да. Что ему здесь делать. Этот город не для него. Он это понимает.

– Александр знает?

– Нет.

– Это хорошо.

Эржбета положила осколок на край пьедестала.

– А муж твой только завтра вернется?

– Да. Почему ты не хочешь видеть моего мужа?

Эржбета повела бровью.

– Чужой муж не восход над рекой, чтоб на него любоваться.

Ирина рванула крышку торбы так, что та чуть не отлетела.

– Хватит болтать! Идите сюда, ведьмы отпетые, посмотрите, какие тут чудеса. Займемся делом наконец.

Чудеса и в самом деле были. Две женщины и девушка вытащили их из торбы, разложили на мраморном столе, и начали примерять одно чудо за другим, раздевшись до гола, чтобы было удобнее – рубахи и порты портили рисунок.

Тонка италийская ткань, тонка италийская работа, и три дюжины италийских нарядов умещаются там, где нарядов другого края едва поместится дюжина. Легкие воздушные туники прекрасно смотрелись на тоненькой Ирине; великосветские, с тщательно продуманными замысловатыми складками шали подчеркивали величавую, надменную стройность Эржбеты (почти на голову выше Матильды и на полторы головы выше Ирины); а намеренно бесформенные, умилительно уютные накидки, в которые следовало заворачиваться в три или четыре приема, идеально гармонировали с правильностью черт хозяйки дома. Подружки красовались – Ирина откровенно, требуя, чтобы на нее посмотрели в той или иной позе, и от возбуждения сбиваясь иногда на славянское наречие, которое Матильда понимала плохо; Матильда застенчиво, высмеивая себя и свой округлый живот; Эржбета с достоинством, говоря мало и держась непринужденно. Ей было легко – ей не нужно было продумывать и пробовать позы и ракурсы. Она просто надевала то, что подлиннее и попроще расцветкой, закидывала одну руку за голову, а левую ногу ставила на носок, и красота ее тут же становилась притягательно порочной.

Римские сандалии, несколько пар, также были примерены и оценены, хотя возникли заминки – в отличие от туник, шалей, и платьев, красота обуви все-таки зависит от соответствия ее размера размеру ноги. Тем не менее, присев на диван и вытянув ногу изящно вперед, можно оценить любой фасон обуви вне зависимости от размера. Как знали самые мудрые из женщин еще в доисторические времена, женская обувь создана вовсе не для ходьбы по хувудвагам. Для хувудвагов есть повозки, а на короткие расстояния женщину в изящной обуви обязан транспортировать мужчина, либо нанимая носильщиков, либо полагаясь на свои, именно для этой цели и данные ему, мускулы. Для того, чтобы идти за плугом, охотиться, выращивать коров, махать свердом и колоть дрова, больших мускулов не нужно.