Геннадий Прашкевич - Тайный брат (сборник)

– Латинянину будет трудно понять вас, – заметил Алипий, осторожно скашивая глаза в сторону молчащего Ганелона. – Он ничего не поймет, если ты даже ударишь его, Калафат.

– Ну так скажи ему ты! Не молчи! Ты ведь знаешь язык поганых латинян. Скажи ему, Алипий, где латинянин отныне будет спать, где будет питаться и какую работу мы дадим ему.

– Скажи! Скажи ему! – угрожающе зароптали матросы.

– У твоего пассажира дурной глаз, Алипий, ты разве не видишь этого? Он взошел на борт «Глории», и у нас сразу протухла солонина. – Конопатчик ударил кулаком по столу. – Я видел этого латинянина на острове Корфу, когда стоял с кормщиком Хразосом на берегу. Кормщик Хразос предлагал мне пойти с ним на Кипр, но я уже договорился с тобой, Алипий. Я всегда служу честно и именно тому, с кем договорился. Мы с Хразосом случайно увидели лодку, которая шла к берегу, а чуть ниже нас на берегу сидел на камне этот латинянин и тоже смотрел на приближающуюся лодку. Я сказал кормщику: «Хразос, я знаю этого человека в лодке. Он бедный христианин и торгует горшками, которые лепит и обжигает сам». А Хразос возразил: «Я его тоже знаю. Он христианин, это верно. Но я знаю, что он нечестен в торговле. У него плохой товар, и он всегда берет дорого». Лучше бы он побил свои горшки, добавил к своим словам кормщик Хразос, и этот латинянин, кажется, услышал нас.

– Но он же не понимает по-гречески!

– Ну и что? – пожал плечами Конопатчик. – Он латинянин. Ему и понимать ничего не надо. Он все чует, как пес. Он только говорить не может. Услышав наши слова, он стал смотреть на лодочника и даже поднял руку. А лодочник, – черные влажные глаза Калафата суеверно расширились, – а лодочник вдруг вскочил, страшно закричал и стал бить веслом по собственным горшкам. На наших глазах лодочник расколотил все свои горшки до одного. А потом я узнал, что лодочник, плывя мимо нас, внезапно увидел на дне своей лодки короткого змея кровавого цвета и с огненным гребнем на голове. Понятно, лодочник попытался убить змея и расколотил веслом все свои горшки.

– Но почему ты думаешь, что змея навел латинянин?

– Там на берегу не было никого больше.

– Где он мог научиться такому? – спросил кто-то из матросов.

Ответить ему не успели.

Ганелон медленно поднял голову и спросил Алипия: «О чем они говорят?»

– Они говорят, что у них много грязной работы, – правдиво ответил Алипий. – Они хотят, чтобы ты помогал им. А спать ты будешь отдельно и питаться отдельно.

– Что ты ему сказал? – подозрительно спросил Алипия Конопатчик.

– Я сказал азимиту, что у вас много грязной работы и вы с нею не справляетесь, – усмехнулся Алипий и хищно повел длинным носом. – Считай, что я договорился с латинянином, Калафат. Он не будет спорить с вами. С этого дня он будет спать на носу и питаться отдельно.

– Этого мало, – сказал Конопатчик, ударив волосатым кулаком по столу. – Скажи ему, что он грязный азимит. Ты хорошо знаешь, Алипий, что мы справляемся с любой работой, но будет справедливо, если самую грязную будет теперь делать именно азимит. Он грязен, как пес. И скажи ему, что император Алексей скоро выгонит латинян из Константинополя.

– Латинянину могут не понравиться такие слова, Калафат, – осторожно возразил Алипий. – Не надо его дразнить.

– Скажи ему! – закричал Калафат.

Ганелон снова смиренно поднял голову: «О чем они говорят?»

Он хотел понять, насколько все-таки теперь можно доверять Алипию.

– Они говорят, – и на этот раз объяснил Алипий, – что ты не должен больше спускаться сюда. Они говорят, что ты должен все время проводить на палубе.

– Почему?

– Они считают, что здесь тесно и душно.

– Хорошо, – смиренно сказал Ганелон. – Я не буду спускаться с палубы. Я буду заниматься грязной работой, а питаться буду отдельно.

– Это правильное решение, – с облегчением сказал Алипий, вставая.

И возвысил голос на матросов: «Хватит рассиживаться! Я хочу, чтобы кто-нибудь спустился в трюм и осмотрел груз. Если там что-нибудь подмокнет, я высчитаю с вас всё за понесенные потери».

Посмеиваясь, поругиваясь, матросы поднимались из-за стола.

– Азимит грязная собака, – сказал кто-то. – У него действительно плохой глаз. Видите, как он косит левым глазом? И он никогда не смотрит прямо на того, кто с ним разговаривает. Он тафур. Он грязный бродяга. Конопатчик прав. Азимит, наверное, украл те деньги, которыми заплатил Алипию за проезд.

Все еще сидя за столом, Ганелон смиренно повернул голову к Алипию: «Мне вернут мой милосердник?»

Услышав голос Ганелона, матросы остановились.

Калафат злобно оскалился:

– Что сказал грязный азимит?

Алипий испуганно, но и успокаивающе повернулся к Ганелону:

– Не надо ничего просить у матросов. Ты же видишь, они как дети. Как сердитые, даже злые дети, – поправил он себя. – Ты же сам видишь, их так много, что я не могу тебя защитить. Смирись.

– Но я хочу, чтобы мне вернули милосердник. Я заплатил тебе за переезд до Константинополя. По условиям переезда я не должен работать на твоем судне и над моей головой в ветреный или в жаркий день должна быть крыша. Ты видишь, что я ни на кого не сержусь и ничего с тебя не требую. Я даже готов работать, даже готов спать на голой палубе, но пусть мне вернут милосердник.

– Не надо ничего просить. Будь мудр и терпелив, путник.

– Что говорит эта грязная собака? – Матросы снова окружили Алипия. – Что он говорит? – Их было десять человек, все они были смуглые и жилистые, и все сердились. – Что хочет от нас грязный пес?

– Он хочет, чтобы Калафат вернул ему милосердник.

Конопатчик злобно и весело помахал милосердником перед Ганелоном:

– Вот твой кинжал, собака! Попробуй возьми его!

– Он разрешает мне взять мой милосердник? – негромко спросил Ганелон.

Алипий строго свел брови. Он не хотел, чтобы матросы почувствовали его испуг. Но он боялся. Он хотел сказать: да, можешь взять свой милосердник, но боялся.

И Ганелон почувствовал его испуг.

И он почувствовал, что матросы расслабились.

Коротко и резко он ударил Конопатчика левым кулаком между ног, и, когда грек, охнув и выронив милосердник, согнулся, Ганелон обрушил на него второй удар – уже на потный затылок матроса. Грек упал. Зарычав, Ганелон бросился на колени и голыми пальцами попытался вырвать греку глаза, но кровь текла так густо, что пальцы Ганелона скользили. Тогда окровавленными пальцами он схватил с пола коротко блеснувший милосердник и выпрямился…»

«…Константинополь древен, монотонно говорил Алипий.

Константинополь древен, как горы Вавилонии, как внутреннее море, как народы, которые приходят из ничего и уходят туда же. Константинополь так древен, что он почти создание природы, Ганелон. Он невероятен. Других таких нет. Я бы представить себе не мог, если бы не видел собственными глазами, что на свете может быть такой город. В таком городе все возможно. Если базилевс, владеющий всеми землями Романии, хочет увидеть на месте грязного пустыря сад, всего за одну ночь мертвое место засыпают плодородной землей и высаживают живые деревья. Деревья везут издалека на колесных повозках, обмотав корни мокрыми рогожами. Конечно, какое-то время в таком саду не слышно цикад, но потом появляются и цикады.