Геннадий Прашкевич - Тайный брат (сборник)

Амансульта… Чем меньше Ганелон хотел думать о ней, тем больше думал…

Перивлепт. Восхитительная. Как бы далеко сейчас ни находилась Амансульта, думал он, наполняясь некоей непонятной печалью, она не столь изгнана, сколь сбилась с пути. И опять думал: зачем я здесь? Разве надо плыть так далеко, чтобы наказать зло? Разве зло гнездится не в нашем сердце? Разве зло пропитывает воздух Константинополя, а не воздух Тулузы или замка Процинта? Разве вера колеблется неверием сарацинов, а не неверием еретиков? Брат Одо прав: зло в наших сердцах.

Ганелон беззвучно заплакал. Господи, слаб я! Он закрыл ладонью слова, выцарапанные на стене клетки, но слова, впитанные памятью, не исчезли: «Где ты, Гай, там я, Гайя».

Ганелон снова прильнул глазами к щели.

По краю горизонта шли и шли облака – белые, завораживающие.

– Ромеи древни, очень древни, – бормотал, сидя на клетке и раскачивая босыми ногами, Алипий. – Они так древни, что знают все…

Ганелон невольно прислушался.

– Ромеи сочинили стратегикон, трактат о военном искусстве. Они знают: летом в Сирию не пройдешь, там зной и безводье, а в Болгарию лучше ходить в месяц снятия урожая. Они знают: против куманов, половцев, лучше всего выступать осенью, когда куманы готовятся к зимним перекочевкам и отягощены домашним скарбом и стадами. Ромеям известно: идя на болгар, следует запасаться пищей, тогда как на востоке легко прокормить целую армию. Они знают: броневой строй латинян лучше всего разбивать огнем, пущенным из специальных сифонов. Они знают, какое снадобье следует подсыпать в пищу сильного, но неугодного человека, чтобы всего за месяц этот человек потерял сон, аппетит, стал бледен, как мертвец, и чтобы волосы вылезли у него и на голове, и на подбородке. Они знают фазы Луны, время течений, они знают, какого цвета тряпку нужно бросить в иссохший источник, чтобы холодная и чистая вода вновь хлынула на поверхность. Они знают путь к герминам, армянам. Они торгуют с мисами, они привечают купцов из Вавилона, Шинара, Персии, Ханаана. Они дружат с хазарами и тавроскифами. Разве это не истинное знание?

«Где ты, Гай, там я, Гайя».

Говорят, под левой грудью Амансульты таится дьявольский знак – темное пятно в виде лягушечьей лапки. Он, Ганелон, спасет душу Амансульты, он перечеркнет дьявольское пятно лезвием милосердника.

Ганелон с отвращением проглотил щепоть гнилых бобов.

Господь милостив. И грифоны говорят: тот поп, а ты пономаренок, тот хорошо поет, а ты безголос, тот хорошо умеет считать деньги, а для тебя все одно. И еще: тот бегло читает Писание, а ты лишь небо коптишь, тот вхож в дом епископа, а ты только глазеешь на богатые коляски, тот в крепком плаще, а ты в рогоже, у того на постели четыре простыни, а ты спишь на соломе.

Но разве такое знание определяет судьбу?

Свет небесный, святая роза, дева Мария, без первородного греха зачатая, к тебе взываю – направь меня, дай сил спасти душу несчастной заблудившейся девицы Амансульты!

Облака. Белые облака. Длинные, бесконечные.

А еще есть скалы, сонно отражающиеся в осенней воде.

Есть круг луны, повисший над зубчатой стеной замка Процинта. Есть дуб, пенящийся от резной листвы, и тявканье лис, и тяжелый ход кабанов, ломящихся сквозь чащу. Дыхание жизни. А может, зла. Красиво окрашенного, но зла. Брат Одо сказал: нерадение Богу вызывает большие пожары. Это такие пожары, когда горит вся Вселенная. Ромеи, может, и древни, как шепчет Алипий, но они погрязли в грехах. И жители Зары тоже были поражены всякими пороками. Дикая музыка цимбал нарушает часы вдумчивых молитв, никто в Константинополе без нужды не преклоняет колена. Сам воздух Константинополя – ложь и лесть.

«Кто уподобится тебе, царь? Какой земной бог сравнится с тобой, моим царем и моим богом? Ведь ты не понимаешь, божественный, на какую высоту вознесли тебя небеса. Находясь на столь беспредельной высоте, ты обращаешь взоры и на нас, стоящих внизу и жалких. Поистине ты подражаешь своему богу и царю, ради нас сошедшему с неба, взявшему на себя наши грехи, собственными ранами излечившему наши раны. Разве ты не нисходишь к нам как бы с неба, не исцеляешь наши недуги наложением рук, молитвами, умилостивительными прошениями к богу?»

Так говорят ромеи, слепые в своей гордыне.

Так воздух Романии, как гноем, наполняется ложью и лестью.

Вчера императору Исааку курили хвалу: ты сам, дескать, не понимаешь, император, на какую чудесную высоту вознесли тебя небеса, а сегодня те же льстецы гасят ему зрение раскаленным железом. Воздух Константинополя полон густого чада, выдыхаемого легкими многочисленных еретиков, обсевших с двух сторон рукав святого Георгия. Зачем Амансульта вдыхает ядовитую голубую дымку, окутывающую город греха и скверны? Разве не видит она постоянного унижения церкви? Разве не видит она, что развратные начальники тюрем специально выпускают на ночь убийц и грабителей – отобрать у прохожих себе на пропитание и поделиться с ними? Разве не видит, что никто в городе городов не защитит истинного христианина? Разве не замечает, что сам император, забыв властительное спокойствие, отплясывает, смеясь, кордакс, сопровождая пляску непристойными телодвижениями, а тысячи и тысячи несчастных слепцов как тени бредут по улицам, и слепы они не по болезни и не по рождению.

Похоть похоти. Грех греха.

Лживые святоши продают на папертях лживые мощи.

Сборщик налогов таскает за бороду патриарха, а позже со словами ненависти и отчаяния у него же вымаливает прощение. Ефрония Земского, святого смиренного человека, творившего истинные чудеса, везли на больном, покрытом паршой верблюде через весь Константинополь, чтобы глупая чернь и развратные ремесленники из эргистерий били его палками, забрасывали камнями и нечистотами и чтобы самые бессердечные обваривали его крутым кипятком. Господи, дай мне сил! Твоя рука ведет меня по туманному, обреченному на гибель миру, разве ты не поможешь всем? Раскрой глаза Амансульте. Отдай ее на страдание».

Благородный Робер де Клари, амьенский рыцарь, позаботился о том, чтобы передать письменами, начертанными на пергаменте, истинную правду, как был завоеван город городов Константинополь.

И однажды бароны собрались во дворце молодого императора Алексея и потребовали выполнить данные им обязательства. И он ответил: он непременно выполнит все данные им обязательства, но сперва он хотел бы быть коронованным. Тогда бароны назначили день, чтобы короновать его, и в этот день он был с великой торжественностью коронован как император – по воле своего отца, который добровольно согласился на это. И когда молодой Алексей был коронован, благородные бароны вновь потребовали свои деньги. И он сказал: он весьма охотно уплатит им, что сумеет, и уплатил им добрых сто тысяч марок. И из этих ста тысяч половину получили венецианцы, потому что должны были получить половину от всех завоеваний, а из пятидесяти тысяч марок, которые оставались, венецианцы же получили тридцать шесть тысяч, которые французы должны были им за флот. А из оставшихся вернули долг тем, кто ранее ссужал рыцарей.