Хелен Гилтроу - Расстояние

– Физическое состояние? Боли?

– Она никогда не болела. В шкафчике в ванной нет ничего сильнее парацетамола.

– За время посещения психоаналитика она ни разу не звонила с сообщением, что заболела и не может прийти?

– Нет.

– Ни разу не болела?

– Получается, нет.

– Случаи нанесения ущерба себе самой? Есть доказательства?

– Имеешь в виду, что женщина пыталась перерезать себе вены?

– Один из возможных вариантов. Расскажи о ее семье. Белые воротнички?

– Хорошо образованный средний класс.

– Тогда она могла вредить себе не физическим образом. Накричать на босса, переспать с мужем коллеги. Плохое поведение с заранее известными катастрофическими последствиями.

– Ничего подобного мне не известно.

– И на теле нет шрамов или следов порезов?

Что-то в его тоне привлекает мое внимание, но я не могу понять что .

– Она могла сделать порез на той части тела, которую не видно.

– Патологоанатом бы увидел, – говорит брат и поджимает губы. У него лицо человека, только что уловившего нечто важное и мгновенно сфокусировавшегося на этом. – Расскажи, как она жила?

Вопрос ставит меня в тупик. Мне это кажется неважным.

– В доме аккуратно, чисто. Скучно.

– Но не грязно? Никаких признаков того, что окружающее перестало ее волновать, что она перестала заботиться о себе?

– Она очень аккуратна. В шкафах все в идеальном порядке.

– Это может быть связано с обсессивно-компульсивным расстройством. Если эта женщина от природы человек аккуратный, то депрессия могла лишь усилить это. Но должно быть что-то, чем она пренебрегала. Заросший сад? Грязная машина?

– У нее нет сада, и машины я не видела.

– А одежда? Внешний вид?

– Она была консервативна. Ничего легкомысленного и поношенного. Полагаю, она следила за своей внешностью. Покупала дорогую одежду и берегла ее. Пользовалась косметикой. Занималась в тренажерном зале.

– А в конце? Полагаю, имел место кризис.

– Ничего не изменилось.

Стефан прижимает кончики пальцев ко рту. Думает.

– В записях указано, что женщина испытывала страх, что может совершить ошибку – непоправимую ошибку. Она работала в рекламном агентстве?

– Она была врачом.

– Но в записях… – Стефан замолкает и кивает самому себе, переосмысливая. – Отделение?

– Интенсивная терапия.

Брат вскидывает брови.

– И коллеги ничего не замечали? Она ведь ходила к врачу общей практики, разговаривала о своем состоянии.

– Она пришла сразу к психоаналитику.

– Сама?

– Частный пациент. Платила наличными. Сказала, что боится, что все узнают, что она не может справиться.

– Потому что она сама врач, так? Врачи склонны к утаиванию личных проблем. – Стефан откидывается на спинку. – Ты говорила с психоаналитиком. Как он тебе?

– Осторожный. Порой словно защищался.

– Женщина приняла слишком большую дозу?

– Никто не знает.

– Что? Я не понял.

– Тела не нашли. Последний раз ее засняли камеры видеонаблюдения. Она вышла из дома и исчезла.

– Кто заявил в полицию?

– Психоаналитик.

Стефан пристально смотрит мне в глаза.

– Ее психоаналитик? Не коллеги?

– Она была в отпуске в тот период, но не пришла на очередной сеанс. Доктор не смог до нее дозвониться по домашнему телефону, рабочего у него не было, поэтому он отправился к ней на квартиру.

– Психоаналитик сам поехал к ней? Мог ведь просто написать письмо.

– Он волновался.

– Дверь никто не открыл и он пошел в полицию?

– Да.

– Со словами: «Обратите внимание, эта женщина склонна к суициду?»

– Да.

– И теперь ты пытаешься ее найти?

– Пытаюсь узнать, что с ней произошло.

– Думаешь, она мертва?

– Мне бы не хотелось высказываться по этому поводу.

– Хочешь, чтобы это сделал я?

– Хочу.

Брат отворачивается, затем поднимается и начинает ходить по комнате. Помещение невелико, а он достаточно крупный мужчина – до окна ему достаточно сделать три шага. Несколько секунд он любуется пейзажем – слева красный с серым и белым поезд региональной линии переезжает через железнодорожный мост, справа на фоне серого неба хорошо видна башня Брэнфорда. Наконец, он поворачивается.

– Почему ты пришла ко мне?

– Хочу выяснить, что произошло.

– Но из записей все понятно. Почему ты им не веришь?

Потому что она жестокая убийца. Потому что Девлин видел ее темную душу, и Грейвс не мог этого не заметить. Я уверена, что так и было, но у меня нет доказательств. На этот случай у меня нет подготовленного ответа.

– Я не могу тебе рассказать.

– Потому что ты сама не знаешь, почему не веришь?

– Я не могу тебе рассказать.

Еще один пронизывающий взгляд. На этот раз с легкой неуверенностью. Хороший человек в дьявольской вселенной пытается все осмыслить. Насколько он лучше меня.

Нас разделяет расстояние в тысячи миль. Стефан не заслужил такого моего отношения.

– Мне надо узнать, что случилось с этой женщиной, – произношу я. – Я думала, что найду все в этих записях, но ничего не нашла, хотя прочла полдюжины раз. Я ничего не поняла.

– В них описан классический случай депрессии. Как из учебника.

– Я полагала, в них должно быть нечто большее.

– В этих записях ничего нет, – говорит он с пугающей уверенностью.

Мне кажется, на меня сбросили что-то тяжелое, придавившее к стулу. Все части тела стали невообразимо тяжелыми. Все дело в неоправдавшихся надеждах? Я, как Эллис, передвинула все камни и была уверена, что под этим, последним, обязательно что-то найду. И это поможет мне вычислить клиента и спасти Йоханссона. Все напрасно.

Стефан не должен понять моего состояния.

– Тогда извини, – говорю я, стараясь взять себя в руки. – Я лишила тебя хорошего обеда. – Поднимаю глаза.

– Ты хотела увидеть только признаки потенциального самоубийцы, – говорит он. – В этом-то вся проблема. История слишком идеальная. У людей все сложнее, запутаннее. Особенно у тех, кто задумывает самоубийство.

– Полагаешь, она не имела склонности к суициду?

– Я полагаю, она никогда не была в кабинете этого психоаналитика.

Я молчу и лишь несколько раз моргаю.

– Ты обратила внимание на почерк? Слишком все гладко. Да, меняется цвет чернил, но весь текст читается как единое целое, нет смыслового разрыва между окончанием одной записи и началом другой. А он должен быть. И почерк должен немного меняться, он разный каждый раз, когда человек берет ручку, – иногда мы пишем быстрее, иногда медленнее, утром, выпив две чашки кофе, и перед обедом мы пишем по-разному… Должны быть различия. Его почерк должен был меняться, а этого нет. Только в конце, ты не заметила? Размер букв иной. Появляются повторяющиеся фразы, как повторяются его мысли. Он почти отходит от клише. Будто она просидела перед ним несколько месяцев, а теперь перед ним черта, рубеж, и он сдался. – Стефан прерывается.