Адриана Трижиани - Жена башмачника

– Она все неправильно понимает. Я хочу заняться дамской обувью не для того, чтобы встречаться с женщинами, а чтобы бросить вызов самому себе. И я приму любой твой совет. Мастер должен быть для ученика мастером во всех отношениях. Так сказал Бенвенуто Челлини в своих мемуарах.

– Я за двадцать лет ни одной книги не прочел. И снова ученик превосходит учителя. Похоже, меня пора списывать. Ты не только умнее меня, ты лучше как сапожник.

– И поэтому-то на двери твое имя? – поддразнил его Чиро. – Знаешь, Челлини ведь диктовал мемуары помощникам.

– Ты тоже должен записать мои мудрые мысли до того, как я умру и они будут забыты.

– Ремо, тебя не забудут.

– Откуда тебе знать? Именно из-за этого я хочу все продать и вернуться домой, в Италию, – признался Ремо. – Я скучаю по своей деревне. У меня там семья. Три сестры и брат. Уйма двоюродных. Маленький домик. Склеп с моей фамилией на нем.

– Думал, я один мечтаю о родине.

– Знаешь, Чиро, идет война, и мы не знаем, как здесь повернется с итальянцами. У нас могут начаться трудности.

– Мы теперь американцы, – сказал Чиро.

– Но в наших документах написано другое. Нас пригласили здесь жить и работать. А все остальное в их власти. Пока ты не прошел экзамен на гражданство, ты здесь по милости американского правительства.

– Если они выкинут меня отсюда, с радостью вернусь в Вильминоре. Мне нравилось, что я знаю в деревне каждую семью, а они знают меня. Я помню каждый сад и каждую улицу. Знаю, у кого подходящая земля, чтобы растить сладкий лук, а у кого лучшее место для грушевых деревьев. Я наблюдал за тем, как женщины развешивали белье, а мужчины подковывали лошадей. Я наблюдал даже за молящимися в церкви и мог бы сказать, кто действительно кается, а кто пришел покрасоваться в новой шляпке. И это кое-что говорит о жизни в горах.

– Ты мечтаешь о горах, а я мечтаю о портовой Генуе. Я каждое лето проводил у бабушки, – сказал Ремо. – Иногда я перебираю куски кожи и ищу тот самый синий – цвет Средиземного моря.

– А я ищу цвет зелени можжевеловых деревьев. Каждый в горах видел из окошка Пиццо Камино. Мы и мир видим одинаково. Но я не могу этого сказать о Малберри-стрит.

– Здесь так много бездельников! Они не слишком-то усердно работают. Хотят, чтобы блестело, не тратя сил на полировку.

– Некоторые, но не все, – возразил Чиро. Он слышал, как мужчины идут на стройки еще до восхода, и видел, как женщины заботятся о своих детях. Большинство жителей Маленькой Италии трудились не покладая рук, чтобы обеспечить семью. – Я счастливец, – признался он.

– Ты сам – кузнец своего счастья. Знаешь ли ты, сколько мальчишек я пытался учить в этой мастерской? Карле не нравился ни один мой ученик. Но она ни слова не сказала против тебя. Думаю, ты работаешь куда больше, чем моя жена.

– Только не говори ей этого.

– Что я, сумасшедший? – Ремо с опаской взглянул на дверь.

– Я очень благодарен тебе. Ты не обязан был меня брать.

– Каждый мальчик заслуживает второго шанса, – пожал плечами Ремо.

– Полагаю, что это ко мне не относится. Я не совершал ничего дурного. Но понял – неважно, что я об этом думаю. Во что верят падроне – только это имеет значение.

– У каждого из нас есть свой падроне. – Ремо кивком указал на лестницу, ведущую наверх. – Тридцать семь лет она учила меня держать рот на замке и следовать ее указаниям. – Он понизил голос: – Не женись на падроне, Чиро. Найди тихую девушку, которая охотно будет заботиться о тебе. Честолюбивая женщина убьет тебя. Для них всегда нужно что-то сделать. Прямо по списку, который никогда не кончается. Они хотят больше, больше, больше, и поверь мне, это «больше, больше, больше» ведет к погибели.

– Не беспокойся обо мне. Ради пропитания я шью обувь, а любовь… только когда это мне удобно.

– Умный мальчик, – сказал Ремо.

– О чем это вы здесь разговариваете? – спросила Карла, входя в комнату с письмом в руках. Она сгребла в сторону образцы кожи. – Что вот это здесь делает? – рявкнула она и оглянулась на Чиро. – В этой мастерской будут шить только рабочие ботинки. Выбрось из головы пустые мечты.

Чиро и Ремо переглянулись и рассмеялись.

– Очень хорошо, что книги у меня под замком, – продолжала бушевать Карла. – Если бы я доверила дело вам двоим, то в один прекрасный день, вернувшись домой, обнаружила бы, что вместо ботинок вы делаете канноли [51]. Вы – парочка мечтателей. – Карла отдала Чиро письмо и начала подниматься по лестнице.

Прочитав обратный адрес, Чиро обрадовался. Письмо из семинарии в Риме, где обучался Эдуардо. Извинившись, Чиро вышел с письмом в сад, сел, пристроив ноги на ствол дерева, и осторожно вскрыл конверт. Совершенная каллиграфия Эдуардо была настоящим произведением искусства. Чиро благоговейно развернул листок.

13 октября 1916 года

Мой дорогой брат,

Благодарю тебя за ботинки, которые ты мне прислал. Я туго зашнуровал их и, прямо как прима-балерина, опробовал стальные носы, о которых ты упоминал. Наш старый друг Игги не смог бы встать на пуанты. Конечно же, я осмотрел ботинки с тщательностью сестры Эрколины и счастлив удостовериться, что ты ни на йоту не преувеличиваешь уровень своего мастерства. Bravo, Чиро, bravissimo! Пусть я и ношу галилейские сандалии, но все еще могу оценить по достоинству пару отличных ботинок!

У меня есть новости, касающиеся нашей матери.

Чиро подался вперед в старом плетеном кресле.

Эти известия поступили ко мне в письме, отправленном аббатисой монастыря на озере Гарда, где наша мать проживает последние несколько лет. Знаю, что новость станет для тебя потрясением. Мама находилась так близко от нас, всего лишь в нескольких километрах от Бергамо. Но она была очень больна. Оставив нас в монастыре, она тотчас отправилась в Бергамо, к доктору. Он поставил ей диагноз и отправил к монахиням, которые держат больницу и санаторий. Наша мама страдала от психического расстройства – столь жестокого, что не смогла бы исполнять свои обязанности. Смерть папы ввергла ее в состояние такого глубокого горя, что она не сумела его побороть. Сестра Эрколина убедилась в том, что о маме заботятся наилучшим образом, и теперь она, как мне сообщили, тоже работает в этой больнице. Я написал ей и рассказал о тебе и о семинарии. Как ты знаешь, семинаристам не дозволяется общаться с членами своей семьи кроме как посредством писем. Если бы я мог в эту минуту перелететь через стены и увидеть маму, я бы так и поступил – хотя бы ради того, чтобы написать тебе и рассказать, что я видел ее собственными глазами и что она здорова и невредима. Но, увы, у меня есть только заверения сестер на сей счет. Мы должны верить, что они заботятся о ней так же, как они всегда заботились о нас.