Андрей Валентинов - Дезертир

Он покачал головой, затем отвернулся.

— Кроме одного, Франсуа. Этим утром вы вновь спасли мне жизнь. Правда, вполне возможно, без всякого на то желания…

Я хотел вновь удивиться, но что-то удержало. Кажется, я начал понимать.

Вильбоа медленно встал и прошел к стоявшей в углу конторке.

— Это письмо, — в его руке оказался большой, густо исписанный лист бумаги. — Я почти закончил. Точнее, это завещание. Оставалось поставить точку…

Я уже понял какую — свинцовую. Это было именно то, чего я опасался с того самого часа, когда мы вернулись из катакомб.

— Но тут появился Камилл, и я решил, что у меня еще остались кое-какие дела… Понимаю, что вы думаете, Франсуа. Я ведь говорил, что не признаю самоубийства. Но мне действительно незачем жить. По крайней мере, так мне казалось еще сутки назад.

— Шарль, послушайте… — начал было я, но Вильбоа покачал головой:

— Я и сам могу привести все возможные доводы. Но попытайтесь понять и вы. Дело не только в Мишель. Все мы живем из-за чего-то — или благодаря чему-то. С Мишель я познакомился летом 1789-го, как раз через два дня после взятия Бастилии. Я ведь был тогда вместе с Камиллом. И вот Мишель погибла, а то, ради чего мы жили…

— Бросьте! — не выдержал я. — Вы хотите сказать, что поняли, какому богу служили? Только сейчас заметили рога и копыта?

Вильбоа ответил не сразу, его голос звучал тихо, еле слышно.

— Мы хотели, чтобы люди были свободны. Чтобы их не бросали в тюрьмы одним росчерком пера. Мы хотели, чтобы Франция не голодала; чтобы народ не оскорбляли на каждом шагу. Что в этом плохого, Франсуa? Весной 89-го мы надеялись, что Людовик нас поймет — ведь он тоже любил Францию! А потом… Недавно Жорж сказал страшную фразу: «Революция сошла с ума!» Да, это так. Революция убила мою Мишель. Моя революция! И если я виноват… Я написал… Это не только мои мысли, так думает Камилл — и не он один. Может еще не поздно. Если сейчас остановить террор, ввести в действие конституцию, провести выборы, объявить амнистию… Может быть, еще есть шанс…

— Конституция, выборы, амнистия, — повторил я — Может быть. Впрочем, ни Вандея, ни армия Святого Сердца не сложат оружия. И кто сделает это? Не Робеспьер же! Не Вадье, не Фукье-Тенвиль!

— Это мог бы сделать Жорж.

Я вспомнил грубое, покрытое шрамами лицо Титана. Да, этот человек может почти все. Почти — потому что спасти несчастную Францию способен только Тот, в Кого не верит ни Шарль, ни сам гражданин Дантон.

— Через пару месяцев будет уже поздно, — закончил Вильбоа. — Робеспьер натравит Жоржа на Эбера, а потом прикончит и его. Но и гражданину Неподкупному не спастись, когда поднимутся санкюлотские секции… Вы ведь знаете Жака Ножана?

— Санкюлотский вожак из Сен-Марсо? — удивился я. — Кажется, он собирается штурмовать Конвент?

Жак Ножан — еще одно имя в моем списке. Тот, кем так восхищался гражданин Огрызок.

— Ну, думаю, до штурма дело не дойдет — пока во всяком случае. Но кое-кому придется туго. Это будет завтра, ближе к вечеру. Если хотите, я достану вам пропуск в Тюильри. Я и сам там буду — Жорж просил написать статью…

— Согласен, — кивнул я. — Вы достаете пропуск, пишете статью, а все мы вместе будем выручать нашего друга ирокеза. Вот вам программа жизни — конкретная и очень нужная.

— Убедили, — Шарль наконец-то улыбнулся. — Вы хорошо умеете убеждать, Франсуа. Я уже как-то хотел спросить, не смогу ли я помочь непосредственно вам.

— Пропуск в Тюильри,— усмехнулся я. — И — забыть все глупости, что вы наговорили. Если Революция сошла с ума, то кто-то должен сохранить холодную голову. Иначе Франция превратится в Биссетр. Кстати где находится Морское министерство?

Огромное четырехэтажное здание на улице Шарлеруа зияло пустыми окнами, массивные дубовые двери были забиты крест-накрест, а от каштанов, когда-то росших у входа, остались одни уродливые пеньки. Несмотря на запустение, место внезапно показалось знакомым. Да, я тут бывал — давно, когда каштаны еще вздымали свои кроны, а над входом красовался огромный герб с золотыми лилиями. Странно, я почти не узнавал Париж, но это место вспомнил сразу. Когда-то я приходил сюда…

«…Жалеете, что не уплыли с Лаперузом 41 41 Лаперуз — маркиз, мореплаватель. В 1786 году отправился в кругосветное путешествие и пропал в Тихом океане. , Франсуа? Ничего, я вам покажу настоящих индейцев! Кстати, я вам не говорил? Они избрали меня вождем. Представляете? Так что теперь я дю Матье де Кайевла. Хотите тоже стать вождем, Франсуа? Перья вам пойдут!»

На маркизе де Ла Файете белая форма полевого маршала. Вчера мы обмывали его новые эполеты, а сегодня наш путь лежит сюда, в Морское министерство, где надо договориться о посылке фрегата. Америка ждет — Его Величество решил напомнить проклятым англичанам о славе Рокруа. Флот Рошамбо и де Грасса отплывет еще не скоро, и наше оружие, которое мы привезем в Бостон, придется в самый раз.

Ла Файет весел, он смеется и обещает познакомить меня с индейской красавицей по имени Белая Сова.

Оказывается, маркиза, ставшего великим вождем Кайевла хотели женить на дочери какого-то местного шамана и бедняга Мари Жильбер едва сумел отбиться от этой чести. Правда, головной убор с перьями он надел все же не зря — Союз шести племен поднял томагавки против англичан.

Мы смеемся и поднимаемся по белым мраморным ступеням. Двери открыты, привратник склоняется в поклоне…

Я прикоснулся к холодному влажному дереву. Нет, сегодня мне здесь не откроют. Когда же это было? Лаперуз — почему мой друг вспомнил о нем? Выходит, я хотел уплыть на его фрегатах куда-то в Тихий океан? Говорят, Его Величество уже на эшафоте спросил палача, что слышно о Лаперузе. Но отважный капитан исчез, и спасательная экспедиция д'Антркасто вернулась ни с чем…

Я стоял у забитого досками входа, не решаясь отойти, словно могло произойти чудо. Двери откроются, и мы с моим другом поднимемся по высокой лестнице — вместе, как вместе служили в полку черных мушкетеров, а позже месили грязь под Йорктауном, где Рошамбо так славно помог генералу Вашингтону. А потом мы, тоже вместе, собрались в Маунт-Вернон, где я впервые закурил испанские «папелито». «Через пять лет вы пожелтеете, как китаец, Франсуа! И не жалко вам легких?» Ла Файет улыбался — беспечно, весело, война подходила к концу, а впереди была целая жизнь. Якобинцы приговорили его к смерти. И то же сделал Руаньяк! Почему я молчал? Почему не заступился за друга? Что я вообще делал среди бойцов армии Святого Сердца?

Я горько усмехнулся и медленно побрел вдоль огромного облупившегося фасада. Что за вопросы? Я делал то, что и другие — убивал, убивал, убивал. Пока не убили меня самого. Мы квиты, и мстить некому…