Валерий Пушков - Кто сеет ветер

Наль с нетерпением ждал телеграммы от Сутомо, но она почему-то не приходила.

— Ничего, — утешал он себя, — на днях должна прийти непременно. Время у нас еще есть.

Сумиэ была в это время у них. Спокойные и дружные сидели они втроем в комнате и мирно беседовали. Эрна варила на жарких углях хибати любимое подругой бразильское кофе. За окном на востоке далеким бездымным пожаром гасла заря. Наль вначале больше курил и слушал, но скоро, забыв об остывшей трубке, стал рассказывать Сумиэ о своей родине, о страданиях яванских крестьян и рабочих, о зверствах карательных экспедиций против повстанцев-островитян; говорил он и о знаменитом восстании на броненосце «Де Цевен Провинсиен», о Сутомо и Саваре и убежденно предсказывал, что в той величайшей войне, которую готовят фашисты Японии и Германии против Советского Союза, все угнетенные народы Востока будут с большевиками…

У Эрны сохранилась домашняя фотографическая карточка Савара, которого она снимала сама в Сурабайе за год до ареста.

— Какое прекрасное лицо! — сказала Сумиэ, вглядываясь в мелкий, но резкий снимок индуса. — Старик, а как молодо выглядит!

— Да, этот старик стоит жизни, — ответил Наль со смешанным чувством грусти и радостной гордости, — не меньше, чем его друг Сутомо. Интересно мне было, когда однажды они не сошлись во мнениях по поводу одной забастовки… Ой, Сумико, я только глядел и любовался! Сидят эти два человека — старый и пожилой — и так это спокойно рассуждают, а в воздухе — словно искры. Савар такой вспыльчивый и хоть в волосах седина, а все же вихрь в нем сидит… Сутомо в другом роде — каменный, все волны о него разбивались. Так вот, пока они эдак тихо и внимательно разговаривали, я только думал, чем это кончится? Но ничего, сговорились, ибо каждый из них ставил дело выше себя…

Он взял фотографию, внимательно посмотрел на нее.

— Да, друг Савар, скоро опять будем вместе!..

Сказал негромко и бодро, как будто думая вслух, но Сумиэ вдруг покраснела до самой шеи от неожиданного прилива смешанных ощущений. Последняя фраза вызвала в ней странное чувство, в котором тоска мешалась с обидой от сознания, что ее друг уезжает из Токио так охотно и радостно.

Недолгое и поверхностное увлечение ее Ярцевым, в котором она не успела разобраться даже сама, прошло так же быстро и незаметно, как и возникло. Наля она всегда считала только товарищем, с ним она чувствовала себя легко и просто, — он был старше ее всего на несколько лет, — но последние дни она стала думать о нем как-то уж очень взволнованно и тревожно. Мысль об его отъезде в Москву доводила ее до слез…

Она порывисто встала и повернулась к окну.

Эрна, как будто уловив ее состояние, подозвала к себе брата и попросила сбегать в кондитерскую за булочками и печеньем: кофе уже закипало. Наль торопливо вышел. Эрна поставила на стол чашки. Сумиэ продолжала стоять у окна. Погруженная в свои мысли, она не слыхала, как в комнату бесшумной походкой вошел яванец-матрос и, поздоровавшись с Эрной, передал ей конверт, тихо сказав при этом на своем языке какую-то фразу. Эрна быстро ответила ему. Матрос настороженно оглянулся на японку и вышел.

— Кто это приходил? Почтальон? — спросила Сумиэ, выходя из задумчивости.

— Посланник от друзей. Моряк, — ответила Эрна.

Она радостно распечатала конверт, всматриваясь с нетерпением в латинские мелкие буквы.

— От Савара или от Сутомо? — спросила Сумиэ, заглядывая через плечо.

— Погоди, тут масса слов… по-голландски, — ответила Эрна, с трудом разбирая почерк.

Внезапно бумага в ее сжатых пальцах смятенно дрогнула. Эрна, бледнея, прочитала письмо вторично. — Савар! — прошептала она.

— Что?… Что с ним? — волнуясь, спросила Сумиэ.

— Арестован… и умер в тюрьме, — ответила Эрна сорвавшимся голосом.

Она тихо и медленно перевела письмо вслух:

— «Савара выдала английская полиция. Сидел в Ноуса Кембанг. Пытали. Вчера умер от разрыва сердца. Делегация арестована».

— Его убили!.. Так же, как в наших тюрьмах, — проговорила Сумиэ с болью и ненавистью.

Она судорожно всхлипнула и заплакала. Эрна с перехваченным дыханием сказала:

— Наля нужно предупредить, подготовить. У него тоже сердце… Ему нельзя сказать сразу…

Она вдруг запнулась на полуслове. В комнату, оживленный и запыхавшийся, стремительно вошел Наль, неся в руках свертки с провизией. Эрна поспешно спрятала письмо в карман. Сумиэ отвернулась к окну и быстро вытерла носовым платком слезы..

— Не было весточки от друзей? Не от нас это шел матрос? — спросил он, подняв на Эрну ясные глаза и передавая ей часть покупок, которые едва держались в руках.

— Матрос?… — повторила она в замешательстве. — Н-нет, не от нас.

Грудь ее теснило волнение. Она наклонилась поспешно к бумажным кулечкам, стараясь скрыть жаркий румянец растерянности и боли.

Наль положил остальные покупки на стол и подошел к Сумиэ. При виде ее заплаканных глаз на лице его отразилось недоумение и беспокойство.

— Чем вы расстроены? — спросил он.

Сумиэ не находя нужных слов и в то же время желая подготовить его к страшному известию, взяла фото Савара.

— Мы говорили о старике. Оказывается, у него после тюрьмы очень слабое здоровье. Бывают сердечные припадки… Эрна боится, что он долго не выживет.

Наль, тронутый ее жалостью, возразил:

— В Советском Союзе поправится. Там же совсем другой мир: бесплатные санатории, своя рабочая власть… Савар достоин этой поездки. Вся его жизнь прошла в борьбе за других.

Наль наклонился над фотографией, задумался и, задержав вздох, с тоскливой силой сказал:

— Право же, мне ужасно хочется видеть его счастливым!

Эрна всполошенно заходила по комнате своей бесшумной быстрой походкой. Сильное душевное смятение всегда выражалось у нее в подобном движении. Ходьба ее успокаивала, мозг размышлял, взвешивал, искал нужных слов.

Сумиэ сделала робкий шаг к двери. Она не понимала сама, почему известие о смерти Савара, которого сна никогда не знала и даже не видела, так глубоко ее взволновало. Но еще сильнее подействовал на нее этот короткий диалог, эти проникновенные слова человека, который так страстно хотел увидеть друга счастливым, здоровым, не зная, что тот уже умер, замучен пытками, не подозревая, что уже ни он, ни Эрна, ни Ярцев — никто-никто в мире старика никогда не увидит. Перед этой простой страшной мыслью вдруг показались бесцельными и противными все эти подготовляющие к несчастью фразы, вся эта женская жалость, притворство, гнетущая нерешительность. В безудержном горьком порыве она со слезами кинулась к Эрне, задыхаясь и бормоча:

— Не могу я!. Какая-то пытка!.. Лучше уйти!

Эрна, страдая сама не меньше, прижала ее к груди.