Андрей Мартьянов - Проект Германия

На вокзале в Париже документы у нас с Ниной не спросили. Значит ли это, что я ускользнул от наблюдения? Или это означает, что, по мнению СД, всё идет как надо?

Мы направлялись в Виллер-Котре.

Утром, за завтраком, Нина подробно мне всё объяснила.

Мы спустились в ресторан отеля около девяти утра. Я думал, актрисы любят понежиться в постели, но Нина высмеяла меня:

— Театр, как и армия, приучает к дисциплине.

— И что, никаких капризов?

— А вы как считаете?

— Никак. — Я развел руками. — Я уже признавался вам, что ничего не смыслю в балете.

— В таком случае, придется вам поверить мне на слово…

В ресторане никого, кроме нас, не было. Официант подавился зевком, когда я подозвал его щелчком пальцев и потребовал кофе и… что там подают на завтрак?

Вот так я съел мой первый парижский круассан.

Нина едва кивнула официанту, не удосужившись подтвердить заказ.

В этот момент я всё еще вспоминал о том, как проснулся утром в отеле. Нина спала, и я снова стал смотреть на нее. Я не знал, сколько времени мне оставалось. Последние минуты полного покоя перед началом нового дня. Женщина никогда не впустит тебя в свою душу, но ты можешь ненадолго разделить с ней жизнь. И условия, на которых тебе это будет позволено, поставит она, а ты — как и положено солдату — просто подчинишься.

Завтрак в отеле? Хорошо. Круассаны? Хорошо.

— …Заветрившиеся! — сердито сказала Нина. — Это он нарочно. Видит, что я с немцем.

— Официант? — Я посмотрел на сонного гарсона, который склонился над книжечкой заказов и что-то туда вписывал. — Решил самую малость поучаствовать в Сопротивлении?

— По-вашему, саботаж — не способ борьбы? — прищурилась Нина.

— Ну, не такой же мизерный! — засмеялся я.

— Я так понимаю, после Сталинграда черствым круассаном вас не смутить?

— В точку, фройляйн.

Несколько минут мы сидели молча. Я не торопил ее. Пусть сама скажет, как хочет провести сегодняшний день.

Она ела быстро, аккуратно и, наклонившись ко мне через стол, проговорила:

— Сегодня придется съездить в Виллер-Котре.

— Хорошо, — сказал я, не задумываясь.

— С чего это вы такой покладистый?

— А вас это не устраивает?

— Спросили бы хоть, зачем мы туда поедем.

— Нина, — сказал я, — вы только не подумайте, будто я чего-то от вас добиваюсь. Но мне безразлично, куда мы поедем и чем будем заниматься. Мне достаточно того, что вы рядом.

Нина выдержала долгую паузу. Потом заставила себя рассмеяться:

— Ого! Вот вы как заговорили.

— Вы же любите правду, — я пожал плечами. — Мне на самом деле всё равно.

— Да? — переспросила она. — Ну, хорошо. — И сразу перешла к делу: — Нужно забрать кое-какие материалы для той акции, о которой говорил Тусен.

— Понятно.

— Да ничего вам не понятно! — Она вдруг рассердилась. — Почему вы ни о чем не спрашиваете?

— О чем я должен спрашивать?

— Хотя бы о том, откуда у нас материалы.

— Ладно. — Я допил кофе, поставил чашку на блюдце и спросил: — Так откуда у вас материалы?

— Знаете, герр Тауфер, это вовсе не смешно. — Нина почему-то сердилась на меня всё больше и больше.

— А я и не смеюсь, — возразил я. И взмолился: — Послушайте, Нина! Я не собираюсь вас допрашивать. Рассказывайте всё, что считаете нужным. Не рассказывайте ничего, если не считаете нужным. Можете даже завязать мне глаза.

— Вам до такой степени безразлично? — Казалось, она не могла в это поверить.

Когда человек служит какой-то идее — Сопротивлению, например, или Второму танковому полку — он узнаёт, что в мире существует нечто гораздо более значительное, чем его собственная жизнь. Это открытие освобождает от глупого житейского беспокойства о самом себе. Год назад я был таким же, как Нина. Наверное, тогда нам было бы проще понять друга.

Но поражение, плен, болезнь — всё это увело меня еще дальше от забот о моей маленькой жизни. Фактически я был привязан к себе лишь тонкой ниткой, которая могла оборваться в любой момент, и это обстоятельство не вызвало бы у меня никакого сожаления.

— Нина, всё, чего я хочу — это оставаться рядом с вами, — ответил я. — Столько, сколько это будет возможно.

Она пытливо всматривалась в мое лицо, как будто пыталась прочесть какие-то письмена. Потом проговорила еле слышно:

— Помните, что я вам рассказывала о неоднородности Сопротивления?

Я кивнул:

— Здешний гарсон, кажется, продемонстрировал нам это в полной мере?

— Боеприпасы для подполья во Францию доставляли англичане, — продолжала Нина тихо, быстро. — Сбрасывали на парашютах. Особые люди подбирали эти посылки и отвозили в тайные хранилища.

— И мы собираемся наведаться на такой склад?

— Да, но тут-то и возникает одна проблема. Англичане категорически против того, чтобы их оружие попало в руки левых радикалов. Коммунистов. Таких, как мы. Людей, которые по-настоящему желают сражаться за свободу. Они называют нас экстремистами. По их мнению, наши силовые акции приносят больше вреда, чем пользы.

— Зачем же тогда они вообще сбрасывают оружие? — удивился я. — Если оно лежит без толку?..

— Вам что, хотелось бы, чтобы французы убивали немцев? — прищурилась Нина.

— Я рассуждаю с точки зрения логики, — объяснил я. — Естественно, я не хочу, чтобы немцев убивали. Ни французы, ни русские. Вообще никто.

— Тс-с! — Она подняла палец. — Не уклоняйтесь от темы.

— А на какую тему мы сейчас говорим? — уточнил я. — Если англичане снабжают террористов оружием, значит, это оружие должно быть пущено в ход в интересах англичан. По крайней мере, будь я англичанином, я считал бы именно так.

— Это же англичане. — Нина сморщила нос. — Разумеется, вы правы: они не столько помогают нам, сколько стараются использовать Сопротивление в собственных целях… В сороковом году они точно так же якобы защищали Францию от немцев. Их бомбардировщики прилетали сюда каждый день.

— О, — сказал я. — Да. Неприятная штука — воздушный налет.

— Вас ранило во время такого налета? — проницательно спросила Нина.

— Можно и так сказать, — ответил я. — Не будем об этом.

Нина кивнула и продолжила:

— Собственно, в сороковом году англичане бомбили что угодно, кроме немецких военных объектов. Бомбы падали на населенные пункты. Убивали жителей. Так называемые союзники снесли с лица земли целые города. А немецкие аэродромы и военные базы оставались в неприкосновенности.

— Вы считаете, англичане делали это нарочно? — удивился я.

— Другого объяснения просто нет, — ответила Нина.

Я мог бы рассказать ей, что меня ранили во Франции свои же. Немецкие летчики по ошибке разбомбили штаб нашего полка. Но не стал. Это произошло еще в те времена, когда я считал свою жизнь чем-то существенным.