Андрей Мартьянов - Проект Германия

В номере стояла кровать. Я жадно уставился на нее. Мне хотелось лечь. Теплое одеяло. Мягкая подушка под головой. Лениво разглядывать потолок, закрыть глаза, заснуть, перестать думать, перестать быть.

Нина подошла к невысокому шкафчику, на котором были приготовлены бутылка вина, бокал и открытка от отеля со стандартным пожеланием приятного отдыха. Налила себе и выпила. Выдохнула.

— Значит, «корова»?

Началось.

— Послушайте, Нина, что я должен был ему сказать?

— А кто он такой?

— Понятия не имею. Поначалу я решил, что это ваш человек.

— Мой?

— Один из ваших заговорщиков, — пояснил я.

— Вам, наверное, кажется, будто я — глава могущественной подпольной организации, — сказала Нина. — И это льстит вашему карликовому самолюбию. Но я всего лишь одна из многих. Если вы сдадите меня Милиции, как собирались, в самом худшем случае из меня выбьют четыре, максимум пять имен. Больше я никого не знаю.

Она наклонилась, расстегнула ремешки туфель, сняла их и бесцеремонно улеглась поверх одеяла.

— Устала, — призналась она.

Я смотрел на нее сверху вниз. Она заложила руки за голову, потянулась. Под платьем едва наметилась грудь.

— Вы заняли мою кровать, — возмутился я.

— Это ненадолго. Я скоро уйду.

— Между прочим, я сам очень хотел лечь, но постеснялся вас.

— А я — нет. — Она пошевелилась, в полумраке белело ее горло. — Иногда мне приходится делить гримерку с несколькими партнерами. И не обязательно одного со мной пола.

— Рассчитываете, что я стану плясать с вами в одном кордебалете? — осведомился я.

Она села, держа спину прямо, как кукла.

— А разве вы уже не пляшете? — спросила она резко. — Послушайте, Эрнст, времени действительно мало. Кто был тот человек? Он точно не из наших.

— Откуда вам знать, что не из ваших? Ведь вы — мелкая сошка, — напомнил я. — Знакомы только с пятеркой вашей подпольной ячейки.

— Бросьте, — отмахнулась она. — Он же с авеню Фош. [62] На авеню Фош в Париже размещалось гестапо. Что ему нужно было от вас?

— Вы ведь уверяли, что на авеню Фош теперь никого нет.

— О том, что происходит на авеню Фош, достоверно не известно ни одной живой душе, — сказала Нина. — Например, ни одного арестованного гестапо до сих пор не отпустили. И сведений об этих людях тоже до сих пор нет.

— Полагаю, Фатерлянд заботится о моей безопасности, — сдался я. — Возможно, для этой цели и был задействован какой-то агент службы безопасности. Подробностей мне не сообщали.

Все равно отпираться бессмысленно. Лучше выдать Нине собственную версию, а то она начнет копать и, кто знает, может быть, подберется к истине ближе, чем следовало бы.

— Почему за вами вообще следит гестапо? — настаивала Нина.

— Да откуда мне знать, что им стукнет в голову? — огрызнулся я. — Сейчас в Париже стало неспокойно, вот они и присматривают за немецкими офицерами, приезжающими сюда поразвлечься.

— А может, это вы какой-то особенный? — нахмурилась она. — Кто вы такой, господин Тауфер?

— Да уж всяко не маленький человечек, — сказал я. — Целый капитан.

Она смерила меня недоверчивым взором:

— Что, правда?

— Правда. Командовал танком. Танковым отделением. Даже ротой, кажется.

— Кажется? — переспросила она с нажимом.

— Под конец в Сталинграде трудно было отличить правду от бреда.

Она призадумалась, покачала головой. Ее пушистые светлые волосы разлетелись веером.

— Нет, Эрнст. Вы что-то недоговариваете. Не стали бы они так опекать простого капитана. Вы представляете для них какую-то особенную ценность.

— Знаете что, Нина, — предложил я, — давайте так: вы не лезете в мои дела, а я не сдаю вас СД или Милиции, что еще хуже. Вас и всю вашу милую компанию.

— Так у вас тут действительно какие-то дела?

— Дела у меня не тут, не в Париже, а вообще… — Я сделал неопределенный жест. — Могу дать вам слово, что не расстреливал белорусских детей. Насчет другого не поручусь, и ворованных куриц я тоже ел… Да, у немецкой полиции безопасности имеется ко мне интерес. И вас это не касается. И не коснется. Вам даже не обязательно быть хорошей девочкой. Можете оставаться плохой, на здоровье. Но если вы попытаетесь меня зарезать, учтите, я буду сопротивляться.

Она спустила ноги с кровати, потерла себе икры, обулась.

— Мне пора, — сказала она. — Вернусь часа в три. Переночую у вас.

Я пытался протестовать, но она засмеялась:

— Это будет полезно для вашей репутации.

И, всё еще смеясь, закрыла за собой дверь.

Около четырех часов ночи я проснулся. Нины не было. Постель оказалась слишком мягкой — у меня ломило всё тело. Наверное, стоило взять одеяло и перебраться спать на пол. Но я заплатил за номер в хорошем отеле и из принципа оставался в кровати, сколько мог. Наконец я понял, что разваливаюсь на куски, накинул гостиничный халат, надел ботинки и спустился по лестнице. Я хотел спросить у портье — как там его, Маршан? — не возвращалась ли мадемуазель Тихонофф.

Однако в том, чтобы задавать вопросы, надобность отпала сразу: мадемуазель Тихонофф стояла, навалившись на стойку, и что-то негромко втолковывала Маршану. Она переступала с ноги на ногу, и всё то время, пока я подходил, я не отводил взгляда от ее шевелящейся юбки.

Маршан жмурился, словно боялся встречаться с ней глазами, и непрерывно качал головой. Она бросила ему в лицо что-то резкое, услышала мои шаги, замолчала и медленно повернулась в мою сторону.

— Не спится? — как ни в чем не бывало осведомилась Нина.

— Заскучал, — признался я. — Не привык спать один.

— Вот как? — хмыкнула Нина. У нее было мертвенно-бледное от усталости лицо. А может, в этом склепе, среди багрового бархата и золотых кистей, все походили на покойников.

— Германский солдат приучен к постоянному существованию в коллективе, — ответил я. — Сначала — казарма, потом — какой-нибудь блиндаж, а под конец — госпиталь.

— Боитесь одиночества?

— И темноты. И еще клопов. Я очень уязвим.

— В таком случае мне будет нетрудно управлять вами, — сказала Нина.

— А чем вы так запугали милейшего господина Маршана? — поинтересовался я. — На нем просто лица нет.

— На нем давно лица нет, — отозвалась Нина. — С десятого мая сорокового года. Но это, впрочем, случилось не с ним одним.

— Пытаетесь вернуть ему самоуважение?

— Просто попросила об одолжении, — пояснила она.

Маршан разразился длинной умоляющей тирадой.

Нина пояснила мне по-немецки:

— Говорит, что не хочет становиться убийцей. Считает, что достаточно помогал Сопротивлению, когда выполнял наши небольшие поручения.

Маршан ошеломленно смотрел на меня. Нина протянула ко мне руку, заставила подойти ближе:

— Это товарищ, — обратилась она к Маршану, представляя меня. — Он был в плену.