Андрей Мартьянов - Проект Германия

Через полчаса, весь взмокший, я отставил лопату, снял панель — ржавые болты пришлось сбивать — и получил доступ к мотору. В принципе, двигатель можно было бы починить. Необратимых повреждений я не обнаружил. Только вот потребуются запчасти. А в каком состоянии гусеницы, я еще не понял. Придется копать дальше.

Я подозвал дядю Дэдэ, чтобы показать ему, какие детали придется заменить. Он охотно заглянул в двигатель. Его интересовало всё, что имело отношение к его личному танку. К чудесному смертоносному плоду давно минувшей войны, проросшему в его земле.

Наконец дядя Дэдэ подытожил:

— Его можно починить? Gut?

Я кивнул. Gut. Вполне. Этим старым танкам сноса нет.

Мы вернулись в дом. Пьер плелся сзади, тащил лопаты. Дядя Дэдэ был в приподнятом настроении. Он шумно разглагольствовал и то и дело хлопал меня по плечу. Ему нравилось быть повелителем настоящего танка «Рено».

К обеду я переоделся: заменил сапоги ботинками, надел рубашку. Нина полила из кувшина на руки мне и Пьеру.

Обед накрыли в полутемной огромной столовой. Здесь было прохладно. Вдова погибшего брата Жанна — высокая, на голову выше дяди Дэдэ, худая, вся в черном — поставила на стол огромную кастрюлю, полную картошки, тушенной с мясом.

Свинина. Черт побери, настоящая свинина.

Нина, подвязанная фартуком, с волосами, убранными под платок, помогала расставлять тарелки. Подали бутылку темного вина. Женщины сели за стол последними.

Дядя Дэдэ прочитал благодарственную молитву, налил всем вина и первым приступил к обеду. Я ел, постоянно ощущая на себе взгляд крохотных глазок главы семейства. За обедом благоговейно молчали. Дядя Дэдэ наливал вина еще несколько раз, но только себе, Пьеру и мне, а в последний раз — только себе.

Наконец он объявил, что трапеза окончена, и вышел на двор. Я выбрался вслед за ним. Дядя Дэдэ сидел на лавке и курил. Затем из дома выпорхнула Нина. Она снова подступила к дяде Дэдэ с разговором, а он вдруг намертво замолчал. На его лице жила только трубка, которая время от времени выпускала колечки дыма.

Дядя Дэдэ как будто не обращал на Нину внимания, а она все говорила и говорила. Я видел, как в голове у старика медленно ворочались вековые крестьянские механизмы, устройство которых остается непостижимым для нас, городских. Даже если мы польские механики, пережившие captivité.

Дядя Дэдэ мельком оглянулся на меня и неспешно спросил о чем-то Нину. Та кивнула. Он щипнул ее за бок и встал.

Нина застыла с полуоткрытым ртом. Дядя Дэдэ снова ослепил меня синевой своих глаз и кивнул, чтобы я следовал за ним. Я подчинился. Мы прошли через столовую, где замотанная в удушающий траур Жанна собирала посуду. Дядя Дэдэ на ходу что-то приказал Жанне и повел меня дальше — в кладовую. Там он зажег лампу, обернулся и велел мне следовать за ним. Мы спустились в винный погреб, из погреба проникли в ледник, там совместными усилиями отодвинули один из тяжелых стеллажей, открыли толстенную дверь и наконец очутились в подземелье.

Дядя Дэдэ поводил лампой вверх-вниз, чтобы я лучше мог видеть, и я не удержался — ахнул. Небольшое помещение было набито оружием: винтовки, автоматы, пистолеты, два пулемета, шесть ящиков с гранатами. И коробки со взрывчаткой.

Лицо дяди Дэдэ, подсвеченное лампой, казалось дьявольским: огромный нос, провалы глаз, черные морщины, растрепанные седые космы. Он ухмыльнулся и что-то сказал, махнув в сторону стеллажа, а потом вышел и унес лампу. Он поставил ее на пороге и отошел на середину винного погреба.

Я взял один из ящиков, вскрыл. Взрывчатка английская — мастичная. Я только слышал о такой. В отдельной коробке находились кислотные взрыватели. Не слишком надежно, но компактно и, по-видимому, удобно. Я ведь не знаю, какой у Святого план. Чтобы разнести весь отель «Маджестик», такого количества определенно не хватит. Тут нужен хороший грузовик с динамитом. Но для грузовика нет горючего. Да если и найти — на него сразу обратят внимание. Лучше всего, конечно, авиационная бомба. Англичане — мастера бомбить мирные объекты.

Я взял ящик со взрывчаткой, под одобрительное ворчание дяди Дэдэ вынес из подвала. В этот момент появилась Жанна с двумя большими чемоданами. Она хмуро посмотрела на дядю Дэдэ, потом на меня, бросила чемоданы на пол и вышла. Дядя Дэдэ сказал ей что-то вслед и безрадостно засмеялся.

Я поставил ящик рядом с чемоданом. Дядя Дэдэ помог мне переложить взрывчатку в чемодан. Потом мы проделали то же самое со вторым чемоданом. Тяжеловато, конечно, но до вокзала в Виллер-Котре дотащить можно.

Тащить, однако, не пришлось — Пьер уже запряг в телегу лошадь. После подвала по-летнему теплый воздух воспринимался как благословение. Нина прощалась с Жанной, целуя ее в сухие щеки. Жанна перекрестила ее, потом обняла и заплакала. Заплакала и Нина.

Дядя Дэдэ прикрикнул на обеих. Я забрал мой пиджак. Дядя Дэдэ пожал мне руку и сказал, что любит поляков.

Я вдруг понял, что он видит нас с Ниной насквозь. И даже то, о чем ни она, ни я не догадываемся, ему тоже известно. Крестьянин так устроен — он может правильно судить обо всем земном с грубой, неотразимой проницательностью. Зато многие более возвышенные материи остаются для него неизведанными. Впрочем, по большей части эти материи не имеют, по большому счету, сколько-нибудь существенного значения.

Всё, что мы делали, определяла сейчас непоколебимая воля Святого. Затеянная им операция должна была стать последней в его жизни, и он схватился за нее с жадностью старика, на склоне лет встретившего любовь — какую-нибудь бледную цветочницу, которая не сказала решительного «нет» и заставила старое сердце трепетать и рваться.

Мы вернулись в отель около десяти часов вечера. Маршан встретил меня кислой улыбкой, которая неубедительно имитировала радость:

— Хорошо прогулялись, господин офицер?

— О, — ответил я в тон, — погода за городом была просто чудесной. Такой свежий воздух. Позаботьтесь о моем багаже, пожалуйста.

Маршан живо ухватил чемоданы и спрятал их под стойкой с ловкостью, которая заставляла заподозрить в нем вокзального вора.

Отель больше не казался безжизненным склепом. По лестнице, бодро вскидывая колени и блестя сапогами, вверх и вниз перемещались офицеры, из ресторана доносилось хоровое пение «Марсельезы», в холле несколько человек шумно общались между собой и, заметив меня, вдруг на миг замолчали, а потом, как ни в чем не бывало, возобновили беседу. Повсюду ощущался дух товарищества, в воздухе висел сигаретный дым.

Я по-хозяйски обнял Нину за плечи: