Андрей Мартьянов - Проект Германия

— Так что с этими чемоданами? — еще раз спросил я. — Зачем вы их мне принесли? Хотите, чтобы их потом здесь обнаружили и начали интересоваться — зачем герру Тауферу два пустых чемодана?

Он молчал.

— Или, быть может, «потом» уже некого будет спрашивать? — настаивал я. — Вы уж предупредите заранее, пожалуйста.

— Мне нужно переодеться, — сказал Тусен. — Могу я воспользоваться вашей спальней?

Спустя несколько минут Святой предстал передо мной одетый в смокинг, как положено официанту хорошего отеля, с приглаженными влажными волосами.

— От чемоданов избавьтесь, — сказал он. — Хоть в окно их бросьте. Это уже не имеет значения. Взрыватель я заложу перед самым началом. За минуту до того, как все перейдут в банкетный зал. Рвануть должно через десять, максимум — двенадцать минут. Вам стоит выйти до того, как…

Я сделал нетерпеливый жест, и Святой кивнул:

— Простите. Я волнуюсь и говорю слишком много.

Он помедлил и нерешительно протянул мне руку. Мне казалось, он хотел меня обнять, но не посмел. Эти французы ужасно сентиментальны.

Голова Гитлера, венчающая постамент, вызвала всеобщее шумное одобрение.

— Конечно, фюрер во многом вел чересчур жесткую политику, но все-таки это была личность! Настоящий вождь, — доверительно заметил мне пожилой, с морщинистым лицом породистой гончей собаки полковник Эдгар Пуа. — Не то что этот администратор Шпеер. Без обид, мой друг. Мы ценим всё, что делает для Франции новое правительство Германии, но это не отменяет нашего преклонения перед харизмой фюрера.

В отличие от брата, который со свойственными ему искренностью и простотой легко мог признать, что считает Адольфа Гитлера своим другом, я никогда не общался с фюрером в приватной обстановке. Одно время он виделся мне гением, собравшим в себе, как в фокусе, волю немецкой нации. Но, возможно, я преувеличивал — как вообще свойственно человеку преувеличивать власть того, кто отпустил его на свободу и сказал: «Теперь — можно!» Можно быть сильным, можно взять в руки оружие, можно не стесняться того, что ты немец, и не извиняться перед Европой за то, что в восемнадцатом году она тебя растоптала.

Как и тысячи немцев, я считал, что без Адольфа Гитлера Германия погибнет.

Но вот Адольфа Гитлера нет, а Германия осталась…

— Хайль Гитлер, — сказал я. Это было наименьшим, чем я мог выразить мои чувства.

— Тише, — остановил меня Эдгар Пуа, но его запавшие темные глаза смеялись. — Тише, топ ami.

Уже плескало шампанское, Жак Дорио готовился сказать речь, но его постоянно отвлекали — то хлопали по плечу, то рвались пожать руку, то лезли с объятиями. Очевидно, организационное заседание прошло с ошеломляющим успехом.

Рядом со мной оказался пьяненький толстый лейтенант. Бокал плясал в его руке.

— Вы, наверное, считаете, — говорил он на ломаном немецком, — что французы будут безвольные игрушки в руках Вермахт. Фью! Я был там, в Sicherungsdivision, как вы это называете, нами командовал немец — генерал-лейтенант Иоганн Рихерт. Он думал, французские легионеры — его рабы. Засунул нас в дыру посреди болот, кругом на сотни километров — дикари… Как-то раз сидим мы с камрадами и видим — из леса идет отряд русских: бороды, глаза горят, как у зверей, одежда — эти их жуткие Vatnique, рваные, в клочьях… Явились бесшумно, оружие в руках. Стоят, ничего не делают. Rien ne le font pas. Командир нашего отделения говорит: «Да их в два раза больше, чем нас. Перебьют нас, как кур, так что сиди, Антуан, на своем геройском заду». Hėroïque de cul. — Он похлопал себя по толстому бедру. — Мы ждем. Они ждут. И вдруг все они разом скрываются в лесу. Исчезли. Черт, меня аж в пот бросает! — Он действительно обтер лицо ладонью. — Я раньше служил в жандармерии. Начало войны — облава в Тулузе, мы тогда много народу забрали. Кто без документов. Попался парнишка совсем молодой, с туберкулезом… Я его выпустил — жалко. Но он был француз. Français. А с русскими — как с медведем: то ли нападет, то ли убежит. Постоянно ухо востро.

— Господа! — раздался наконец громкий голос Жака Дорио. — Товарищи! Боевые друзья! Настал час, которого мы ждали с таким нетерпением, настал час, которого ждала вся Франция!..

Он говорил долго, на резком, гнусавом парижском французском. Его лицо краснело всё больше и больше. Наконец он поднял бокал, и все встали и выпили.

Торжественность минуты прошла, мы уселись. Я быстро выпил еще пару. Шампанское показалось удивительно освежающим.

В раскрытых дверях появилась Нина, упакованная в огромное платье из толстых белых воланов, почти как у актрисы в той комедии, которую мы смотрели в Soldatenkino. Ее лицо было сильно накрашено — огромные синие ресницы, очень темные, почти черные губы. Волосы забраны под сетку, усыпанную фальшивыми, блестящими камнями.

— О, — произнес я, выбираясь из-за стола. — Одно мгновение, камрады. — Я обращался сразу к толстому Антуану и моему соседу слева, спокойному человеку средних лет, который с удовольствием кушал, непринужденно демонстрируя воспитанные с детства манеры. — Я позволю себе ввести в наше общество очаровательную фройляйн.

Мой сосед слева поднял голову и с интересом посмотрел на Нину.

— Вы успели завести здесь такое приятное знакомство? Поздравляю, камрад. Конечно, ведите ее к нашему столу. Она, кажется, только что выступала в «Ревю». Великолепные ноги. Она будет превосходным украшением стола. Может быть, мы попросим ее станцевать для нас еще раз.

— На столе! — добавил Антуан и засмеялся, брызнув соусом.

Я тоже засмеялся и полез на волю. Должно быть, я здорово шумел, потому что один из официантов обернулся в мою сторону. И тут Антуан застыл с раскрытым ртом.

— Эй, ты! — крикнул он, указывая на официанта вилкой.

Святой — это был он — поднял брови:

— Мсье обращается ко мне?

— Да, ты! — повторил Антуан. — Подойди сюда. Это ведь ты, а? Узнаешь меня? Какими судьбами? Ну, дружище, до чего же я рад, что ты жив-здоров! Помнишь, как мы встретились в Тулузе? Надо же, ты все-таки выбрался!

Он говорил по-французски, но я хорошо понимал смысл происходящего.

И Святой, ни единым движением не выдав, насколько опасно сейчас задерживаться в банкетном зале, спокойно подошел к Антуану и остановился в полупоклоне.

Антуан ткнул пальцем ему в грудь и начал расспрашивать. Святой отвечал вежливо, сдержанно.

Я уже совсем дошел до выхода. Нина тревожно смотрела на меня. Ее накрашенные губы растягивались в мертвой улыбке, она поводила бедрами, так что воланы ее юбки колыхались.

На мгновение я обернулся и поймал взгляд Святого: отчаянные глаза, расширенный зрачок. Святой шевельнул губами — и тут грянул взрыв.

Последнее, что я видел, — голова Адольфа Гитлера, которая пушечно выстрелила вверх и вонзилась в розовую задницу плафонной богини.