Андрей Мартьянов - Проект Германия

Хотя… А что, это неплохая мысль! Мне редко удаются экспромты, но этот, кажется, удался.

— Вы, господин фон Нейрат, — вкрадчиво начал я, — в курсе, что отдельные крупные ведомства Германии нуждаются не просто в реформировании, а буквально в чрезвычайном управлении со стороны опытных людей старой школы… Рейхсляйтер Альфред Розенберг, бывший министр по делам оккупированных восточных территорий, арестован и ждет суда — группенфюрер Мюллер из гестапо вчера ознакомил меня с некоторыми подробностями его деятельности на данном посту. Бездарная административная политика, расхищение культурных и материальных ценностей, полный развал работы на Востоке, и при этом — огромный штат бездельников и воров. Не могли бы вы навести порядок в этом садке со змеями?

Константин фон Нейрат положил столовый прибор и в упор уставился на меня. Помолчал полминуты.

— Вы не хуже меня знаете, что происходит на оккупированных территориях, — тяжело сказал он наконец. — И я не хочу брать за это ответственность. Наследство Розенберга — проклято, извините за высокопарность. Если вдруг победят русские, то он будет первым, кого Сталин вздернет на фонаре. Я окажусь вторым, как преемник. Понимаете мои мотивы?

Еще бы я не понимал. Нейрат, старый лис, начинавший труды по дипломатической линии еще в 1901 году, умеет взвешивать, сопоставлять и делать выводы. В его подчинении окажется штат осткомиссариатов, донельзя испачкавшихся репрессиями против гражданского населения и полностью развращенных тотальной безнаказанностью. Тяжелое наследство, бесспорно.

— Чрезвычайное управление, — повторил я. — Таковое подразумевает не менее чрезвычайные полномочия в рамках «Валькирии». Наказывайте, разжалуйте, арестовывайте, при необходимости расстреливайте — ведомство Рейнхарда Гейдриха вам в этом поможет. Министерство можно переименовать в «Восточное», чтобы исключить слово «оккупация». Выступите с громкими заявлениями в прессе о злоупотреблениях. Пропаганда будет позиционировать вас как Геракла, разгребающего Авгиевы конюшни, что вполне ложится в общую канву новой информационной линии… Впрочем, я не вправе настаивать.

— Я подумаю, — кивнул Нейрат. — Если позволите, соображения по данной теме представлю завтра, в письменном виде.

— Договорились. Буду с нетерпением ждать.

Только бы согласился!

Ночевать я поехал домой — следовало успокоить жену, со вчерашнего утра не находившую себе места. Вдобавок ночным поездом из Мангейма приехала мама; из-за неразберихи первого дня «Валькирии» моих родителей не успели взять под охрану СД, как полагалось: ближайшие родственники рейхсканцлера и президента, обязаны находиться под постоянным присмотром РСХА.

Мама, услышав по радио о событиях в Берлине, быстро собрала чемоданчик, пешком отправилась на вокзал, купила билет второго класса до столицы и рано утром 5 ноября добралась до моей виллы в пригороде Шлахтензее — охранявшие маленькое поместье военные пропустили ее в дом только после вмешательства моей жены Маргарет, подтвердившей личность фрау Луизы Шпеер…

На сей раз «Хорьх» я вел самостоятельно, отвергнув претензии гауптштурмфюрера Дитмара: на улицах сейчас безопасно, мне вполне хватит двух машин сопровождения с вооруженными телохранителями. Никаких пышных кортежей, канцлерского штандарта на капоте и прочих пошлостей! Скромнее и незаметнее. Запомните, Дитмар, канцлерство — это такая же работа, как, например, управляющий фабрикой или прораб-Vorarbeiter на стройке. Только масштабы несколько иные.

Привыкайте, Дитмар. А чтобы не сидеть без дела в Рейхсканцелярии, пригласите-ка ко мне на ужин одного человека… Пригласите вежливо и озаботьтесь доставкой.

Первое и главное наблюдение: войск в городе поубавилось. Танки на пересечениях ключевых магистралей как стояли, так и стоят, но пехоту отправили обратно в казармы. Очень много полиции — берлинское управление Schutzpolizei мобилизовано в полном составе с приказом помогать военным в поддержании образцового порядка. Чрезвычайное положение не будет отменено еще минимум три дня, распоряжение Рейнхарда Гейдриха, опасающегося «инцидентов».

Надо же, как интересно — на фасаде Старой Библиотеки, выходящем на Унтер-ден-Линден, красуются полотнища цветов старого имперского флага, черный-белый-красный. Судя по всему, Фриче начал реализовывать свою идею с «мягкой» заменой символики. Но вот два немаленьких портрета — мой и фон Вицлебена — совершенно лишние! Как только успели отпечатать?! Необходимо будет попенять министру пропаганды: незачем заменять культ фюрера на культ Шпеера! Будет вполне достаточно портретов в газетах и служебных кабинетах чиновников.

До Шопенгауэрштрассе в Шлахтензее мы добрались, когда окончательно стемнело. Огней мало, пускай воздушной тревоги не было целых шесть дней. Англичане беспокоили редкими налетами на северные районы Германии, но не более. Бронемашины на месте, одна у ворот виллы, другая на углу соседней Кайзерштульштрассе. Четыре патруля.

Военные бдительно проверили мои документы — приказ есть приказ. Отсалютовали: «Извините, господин рейхсканцлер, это наша обязанность». За ограду пропустили только мой автомобиль, «мерседесы» СД остались снаружи.

Вошел, снял шинель «Организации Тодта» в прихожей. В гостиной горят всего две лампы, уютный полумрак.

— Хайль, мой фюрер.

Я от неожиданности закашлялся. У мамы всегда было несколько своеобразное и язвительное чувство юмора, но тут она превзошла саму себя.

Кроме матери в гостиной никого не было — ну разумеется: поздно, Маргарет наверху, укладывает детей.

— Мама, ради бога! Фюрер только один! И здесь его нет. Его вообще больше нет!

— Ну а как прикажешь ныне к тебе обращаться? — Мать выглядела напряженной и нервной. Понимаю, не каждый день твой отпрыск становится главой правительства Империи. — Альберт, что произошло? Что всё это означает ?

Сказать правду? Нет, не сейчас, это невозможно. Она меня проклянет.

— Самолет разбился. Группенфюрер… Точнее, рейхсфюрер Гейдрих сообщил днем, что взорвалась бомба. Подробности пока неизвестны. Заговор. Мятежники схвачены. Военные предложили мне… Предложили… Я не мог отказаться, положение в государстве удручающее.

Мать долго молчала. Видимо, поняла, что я недоговариваю. Не лгу, именно недоговариваю.

— Не стану разбрасываться громкими словами об ответственности и долге, — сказала она. — Ты получил достаточное образование, чтобы понимать их смысл. Надеюсь на одно: ты не участвовал в чем-то… подлом.

Мама всегда стояла на уровень выше усредненной немецкой домохозяйки, ограниченной треугольником «Kinder, Küche, Kirche». Она, несомненно, догадывается, что за моим жалким лепетом о разбившемся «Кондоре», бомбе, мифическом «предложении военных» стоит нечто большее. Большее и страшное. Та самая подлость.