Андрей Мартьянов - Проект Германия

Дарлан согласился, хотя и бросил нам упрек в том, что «Африка почти потеряна» — англо-американцы давили сопротивление французов в Марокко и Алжире безжалостно, Роммель ничем помочь не мог: снабжение Африканского корпуса оставляло желать лучшего. Говоря откровенно, такового практически не было.

— …Самое печальное, что наша ноябрьская… кхм… инициатива в настоящий момент способна привести армию к поражению в России, — сказал Рейнхард Гейдрих во время очередной из приватных встреч. Трижды в неделю рейхсфюрер докладывал канцлеру о внутриполитической обстановке в государстве во всех подробностях: слухи, разговоры в обществе и в войсках, влияние пропаганды, положение с обеспечением продовольствием и так далее. — При всех недостатках канцелярия покойного Бормана с бумагами работала безупречно, список попавшей в руки врага документации с самого начала вызывал содрогание.

— Но, может быть… — вяло предположил я.

Гейдрих перебил:

— Не может, увы. В Вайсрутении и Литве была проведена геркулесова работа по поиску большевистских бандитов. Принципиальная задача — взять живым хоть кого-нибудь из группы, базировавшейся на Свенцянских болотах — весьма осложняется тем, что живыми они предпочитают не сдаваться. Но кое-каких успехов мы достигли: захватили их связного в Молодечно, а затем вышли еще на двоих, оказавшихся непосредственными свидетелями.

— И что же? — напряженно спросил я.

— Ничего существенного, в том-то и дело, — Гейдрих поморщился. — Обобщая: все обнаруженные на месте крушения бумаги были отправлены в Москву курьерским самолетом, повез их лично комиссар, какой-то еврей, не запомнил фамилию… Об интересующей нас персоне ни слова. Была большая суета, командиры приказали немедленно уходить на запасные точки. Одного раненого из самолета унесли с собой, но кого именно?.. Поймите, мы не в состоянии отыскать всех партизан для допроса: чтобы прочесать леса от Молодечно до Смоленска, потребуется весь строевой состав Вермахта!

— Со стороны Москвы по-прежнему ни слова, — хмуро отозвался я. — Окажись у них в руках эдакий козырной туз, раструбили бы на весь мир. Особенно после устроенных нами фиктивных похорон в Танненберге…

Гейдрих, поджав губы, замолчал. «Тело фюрера» и впрямь было упокоено в Танненбергском мемориале, со всеми полагающимися почестями. О важнейшей государственной тайне знали всего шесть человек во всей Империи, включая меня и рейхсфюрера, но тела как такового в двойном гробу — парадном, с внутренней запаянной свинцовой капсулой, — не было. Олендорф предпочел не искать по моргам подходящий труп и возиться с гримировкой: чем меньше людей в эту историю впутано, тем меньше шансов на открытие неприятной правды.

— Не сравнивайте Сталина с Черчиллем и Рузвельтом, — наконец сказал Гейдрих. — Иногда мне кажется, что в его лице Германия столкнулась с самим дьяволом во плоти. Предсказуемость глупости англо-американцев абсолютна: они выставили бы покойника на всеобщее обозрение, пригласили уйму репортеров, Черчилль дал бы обширную пресс-конференцию, где с дубовой высокопарностью и тошнотворной претенциозностью начал рассуждать о возмездии провидения, богине судьбы и прочих немыслимых пошлостях, которые обожают выслушивать подданные Его величества. То же и с президентом Рузвельтом, только более вульгарно, в крикливом американском стиле. А Сталин… Сталин — азиат, с присущим одним азиатам изысканным коварством. Эдакая жутковатая помесь империи Хань, Византии и Ассирии. Он выложит карты на стол исключительно в решающий момент, когда будет твердо знать, что сорвет банк.

— Боитесь? — прямо спросил я.

— Опасаюсь, — дернул щекой Гейдрих. — Сталинград тому подтверждение: кто бы мог подумать, что русские применят против нас нашу же стратегию? Они многому научились с лета сорок первого года, а тут в довесок нелепый случай дарит Москве… Будем откровенны, дарит дубину, которой так щедро попотчевали Паулюса, Манштейна и Гота.

— Часть подразделений Гота успела избежать окружения, — сказал я, припомнив утреннюю сводку. — Танки, оставшиеся на охранение коридора для выхода Шестой армии…

— Этот коридор просуществовал всего пять часов, — холодно ответил Гейдрих. — И был ликвидирован русскими. Впрочем, я надеюсь на Вицлебена и Гальдера, иначе чего тогда вообще стоит наш генералитет? Им мешал фюрер? Прекрасно, теперь не мешает никто — вы ведь не суетесь в оперативное планирование как канцлер? Не командуете?

— Бросьте, что за абсурд! — Я даже руками замахал, не обратив внимания на откровенный сарказм рейхсфюрера. — Гражданский руководитель не вправе советовать Главнокомандующему!

— Вот-вот, — кивнул Гейдрих. — Главное, чтобы после финала сталинградской истории они не спихнули вину на вас. А финал близок, поверьте мне как главе РСХА. Я еще месяц назад распорядился проводить мероприятия по плану «Спецакция 1005» на юге России с предельной интенсивностью, поскольку испытываю самые недобрые предчувствия.

Тут настала моя очередь выдержать долгую паузу. В ноябре, после ареста Альфреда Розенберга, РСХА предоставило мне подробнейший многостраничный доклад о так называемой «Восточной политике», после прочтения которого можно было стать заикой. Да, еще во время сентябрьского визита в Киев Гейдрих ознакомил меня с некоторыми шокирующими аспектами этой самой «Восточной политики», а заодно и с планами «окончательного решения» еврейского вопроса в Европе, но я и подумать не мог, насколько далеко зашла политика уничтожения.

Один только вопрос с русскими военнопленными, оказавшимися в наших руках с июня прошлого года, вызывал леденящий ужас: при транспортировке и в лагерях на сегодняшний день погибло больше миллиона, не считая расстрелов по «Приказу о комиссарах» и ликвидации евреев-военнопленных. А это дополнительно четыреста с лишним тысяч.

Уже за одно это в случае военного поражения нас всех живописно развесят на фонарях вдоль Унтер-ден-Линден, не слушая никаких оправданий о том, что профессор Шпеер или фельдмаршал Вицлебен таковых решений не принимали, да и вообще не были осведомлены.

— Я-то как раз отношусь к числу принимавших решения, — сказал Гейдрих в ответ на мои соображения. — Вдобавок осведомлен куда лучше многих. В том числе о вопросе отношения населения России к германским оккупационным властям вообще и к Вермахту в частности. Если в сорок первом многие были настроены к немцам лояльно, помня времена Великой войны и вполне джентльменское поведение солдат кайзера, то за время кампании сорок второго года мы получили взрывообразный всплеск партизанского движения в генеральных комиссариатах Украина и Вайсрутения, а заодно в центральных и северо-западных областях Советской России, занятых нашими войсками… В сравнении с моей любимой Богемией, где царит полнейшее умиротворение, там — сущий ад. И я не представляю, как теперь выправлять ситуацию. Мы потеряли любые симпатии местных жителей, имевшие место в начале войны во многих областях, особенно вблизи западной границы СССР. Единственно, это не касается Прибалтики.