Кевин Кроссли-Холланд - Костяной браслет

Сольвейг нашла мачеху в маленькой маслобойне. После того что ей приснилось, девушка была даже рада встрече.

— Доброе утро, доброе утро! — прощебетала она.

Аста подняла взгляд и проворчала:

— Ничего в нем нет хорошего.

Сольвейг нахмурилась.

— Твой отец ушел. — Мачеха ударила деревянным черпаком по маслобойке, и тонкая рукоять его сломалась. — Только посмотри, что я из-за тебя наделала.

— Куда ушел?

— Да пусть проваливает хоть в Хель, мне-то что.

— В Трондхейм, да?

— Они пришли за ним.

— Пришли? Кто пришел?

— Харальдовы люди. Этой ночью.

— Но он… — Сольвейг почувствовала, как мороз пробежал у нее по затылку. — Он же…

— Ушел! — крикнула Аста и сплюнула на глиняный пол. — Хочет присоединиться к Харальду.

— Куда?

— А я почем знаю? Они твердили одно и то же: на восток до Гартара, потом к югу — в Киев, в Миклагард.

— Но… — ахнула Сольвейг. — Он обещал…

Голос Асты стал язвительным:

— И с каких это пор мужчины верны своим обещаниям?

Он знал, подумала Сольвейг. Он знал. Вот почему он отвел меня на поле Стикластадир. Вот почему хотел, чтобы я ушла спать на холм.

— И надолго? То есть на сколько?

— Не спрашивай меня.

Сольвейг словно онемела. Будто рассыпалась горсткой пыли.

— Неважно, — промолвила Аста. — Я справлюсь, не так ли? Мы отлично заживем с Кальфом и Блуббой. И с тобой, Сольвейг, с тобой, мечтательница ты эдакая.

Девушка вышла из маслобойни и пошла дальше, от хутора к фьорду, все вниз и вниз. Скрестив ноги, она уселась на маленьком деревянном причале.

«Он ведь пошлет за мной. Так же, как Харальд прислал за ним людей. Он поклялся, что возьмет меня с собой. Правда?»

Но под ярким солнцем она начала дрожать.

Сначала Сольвейг подавляла рыдания. Затем начала всхлипывать. Она плакала и не могла остановиться, и слезы капали между бревнами причала в соленую воду.

Весь день она повторяла про себя все, что отец говорил ей на поле Стикластадир, каждое слово. Вспоминала каждую паузу, каждый жест. То, как он дрожал.

Девушка поняла, почему отец хотел последовать за Харальдом, но не могла взять в толк, почему он не рассказал ей об этом. Она чувствовала себя покинутой и беспомощной.

Той ночью Сольвейг увидела, как Аста сидит на своем трехногом стуле у очага. Растрепанные волосы в неверном свете огня отливали бронзой. Мачеха застонала, а затем принялась молиться, и молитва ее становилась все истовей.

Она просила Тора, чтобы тот сохранил Хальфдана невредимым. Она просила Фрейю придать сил ее разуму и ее сердцу. Она умоляла всех богов, способных защитить Кальфа и Блуббу. Помолилась даже за Сольвейг, а затем встряхнула волосами, откашлялась и сплюнула в огонь.

Сольвейг лежала неподвижно, будто камень. Сквозь полузакрытые веки она видела, как мачеха вытянулась на полатях. Услышала, как та вздохнула так громко и протяжно, словно сильная волна набежала на берег.

Затем в дом ввалились Кальф и Блубба, и старший из братьев провозгласил высоким голосом:

— Поберегись!

Ему было уже пятнадцать, но голос его все еще ломался: то звучал сипло, а в следующее мгновение уже срывался на писк.

Блубба сказал:

— Берегись скрипучего лука.

— И зевающего волка, — добавил Кальф.

— Берегись нового льда.

— И того, что говорит в постели хорошенькая девчонка.

Оба мальца загоготали.

— Кальф! Блубба! Довольно! — прорезал тьму голос матери.

— А еще остерегайся отчима. Отчима, который уходит! — не унимался Кальф. — Пошли, Блубба.

Но Блубба не присоединился к нему. Он догадывался, что чувствовала сейчас Сольвейг.

— Блубба!

— Достаточно! — осадила их Аста.

Вскоре мальчики, как и их мать, уже спали. Сольвейг лежала, окутанная их дыханием, слушала их ворчание и храп. Она не могла сбежать из этой ловушки.

«Мой отец, — думалось ей. — Мой отец». Она простонала, как волчица, — это был долгий стон, похожий на песню. А затем ударила головой мешок, заменявший ей подушку.

В высоком небе замерзали звезды и звенела луна. Затем милосердные облака закрыли веки небес, и хлынул дождь.

Сольвейг проснулась раньше всех.

Дождь все не прекращался; она чувствовала это, даже не прислушиваясь.

О, какой изможденной была она. Словно голова устала от мыслей, а в сердце иссохли все чувства. А потом она снова вспомнила и задрожала под теплым пледом.

Сольвейг обняла подушку, пододвинула поближе и зарылась в нее лицом. И вот тогда она почувствовала. Комок. Твердый и колючий, почти плоский. Она по локоть запустила пальцы под шерстяную наволочку, растопырила пальцы и принялась шарить. Нашла! Оно было у Сольвейг в руках, и девушка почти не сомневалась: она знает, что это такое. Пальцы ее правой руки сомкнулись, схватив находку.

Пламя очага обернулось серым пеплом, и освещала дом лишь маленькая масляная лампа, свисавшая с потолочной балки, тусклая, как блуждающий огонек. Сольвейг поднялась с постели и, босая, ступила за порог, прямо под дождь.

Занималась заря. Сольвейг раскрыла ладонь: да, она была права. Это была золотая брошь. Та самая брошь, которую Харальд Сигурдссон подарил ее отцу.

На обратной ее стороне — там, где располагалась застежка, — красовались две пары рун: и .

— ХС и ХА, — выдохнула Сольвейг. Ее сердце лихорадочно стучало. — Ты спрятал брошь там, где только я смогла бы ее найти. Но как же я смогла проспать на подушке всю ночь, не почувствовав? — Сольвейг положила брошь в рот и слегка прикусила ее. — И еще ты сказал, что она стоит больше, чем весь наш хутор, что она дороже нашего скота, дороже коз и овец. Дорога, как твоя жизнь. Но почему? Может, я и есть ребенок в лодке — в той лодке, где сидишь ты сам? Ты хочешь, чтобы я отправилась вслед за тобой? Или… или я должна сохранить брошь в сохранности? А вдруг это значит, что ты ушел навсегда?

— Вот она где! — раздался позади нее голос.

Сольвейг мигом спрятала брошь в кулаке и сунула руку под шерстяной плед.

— Да она свихнулась, — прокричал Кальф. — И промокла насквозь!

А затем он подошел к Сольвейг сзади и дернул ее за плечо:

— Я все видел. Что у тебя там?

— Ничего.

— Лгунья! Что это?

— Я уже сказала, ничего, — повторила Сольвейг.

— Сам узнаю. — Голос его звучал пренеприятно. Кальф схватил девушку за руку.

Сольвейг так крепко сжала брошь, что углы украшения вонзились ей в ладонь. Она стиснула пальцы еще сильней, пока не показалась кровь.

— А ну покажи! — потребовал Кальф.

— Оставь меня в покое!

— В чем дело? — позвала из дома Аста. — Кальф, прекрати!

Тот отступил, но напоследок пригрозил:

— Я все равно узнаю, что бы ты там ни прятала.