Ральф Питерс - Красная Армия

Он отошел за брошенную машину и посмотрел на идущую девушку. Она была костлявой, маленькой, словно ребенок, ее обнаженные ягодицы выглядели двумя маленькими мешками кожи, подвешенными на костях. Безарин не мог представить себе мужчину, которого она сейчас могла возбуждать. Она шла вверх по склону и ее нагота не вызывала у него ничего, кроме осознания человеческой слабости, жалкой ситуации, когда человеческая жизнь ничего не стоила.

Раздался одиночный выстрел, и девушка вскинула вверх руку, словно махала кому-то вдали. Темная кровь брызнула из-под лопатки. Через мгновение она упала, исчезнув в колышущейся траве.

Офицеры батальона Безарина оказались более успешны, чем их командир. Он был раз узнать, что никто из танкистов не покинул танки и не присоединился к вакханалии насилия, устроенной мотострелками. Его несколько утешил тот факт, что люди, которых он готовил лично, оказались дисциплинированными солдатами.

Безарин нашел Ласки, командира приданной ему мотострелковой роты, и пригрозил отдать того под трибунал по статье 24, если он еще раз допустит нечто подобное. В условиях военного времени, невыполнение приказа могло караться расстрелом. Безарин вложил в эту угрозу весь кипевший в нем гнев, но когда понял, насколько произошедшее потрясло Ласки, пожалел об этом. Никакое училище мотострелковых войск, никакой полученный в мирное время опыт не могли подготовить того к случившемуся. Ласки заикаясь, полумолитвенным тоном заверял его, что такого больше не повториться. Безарин много раз читал и слышал о том, как война сделала из мальчишки мужчину. Пока что все было наоборот. Офицеры, которые больше всех хорохорились на плацу и самоутверждались, запугивая солдат с высоты своего положения, в бою становились беспомощными, как дети. Безарин снова подумал о Тарашвили, командире полка и лейтенанте Рощине, мальчишке, сломавшемся на поле боя и погибшем вместе со всей своей ротой. Ласки был настолько подавлен, что Безарин понял, что у него наступил шок. Разве в ходе подготовки учат, что делать с офицером, впавшим в боевой обстановке в прострацию? Или с напуганным до ступора неожиданным поведением своих подчиненных? Из-за того, что сначала он накричал на Ласки, сейчас ему пришлось тратить время, чтобы он успокоился, смог взять себя в руки и вернуть командование своими солдатами. Он уверял Ласки, что у него будет шанс искупить вину на Везере, а может быть и раньше, хотя знал, что за эту бойню — Безарин не мог найти другого слова — придется отвечать, и именно он и Ласки будут теми, кого отдадут под трибунал.

— Все нормально, — сказал Безарин. — Солдатам собраться по отделениям и вернуться к машинам. Все, что сейчас нужно, это продолжить движение. Они тебя послушаются. Просто покажи им, что ты их командир и можешь их контролировать.

Но мотострелковый офицер не мог контролировать даже свои руки достаточно хорошо для того, чтобы закурить. Безарин зажег сигарету и вложил ему в руку. Пальцы Ласки были похожи на электрические кабели, не выдерживавшие слишком высокого напряжения. Он схватил сигарету так сильно, что согнул ее, пока донес до рта. Безарин отвернулся, будучи не в силах избавиться от ощущения, что сказанное было впустую. Ласки должен был сам все понимать, потому что, в конце концов, он был таким же офицером. Теперь нужно было двигаться.

Безарин потерял два танка и три боевых машины пехоты вместе с большей частью экипажей. Своих раненых он приказал погрузить в большие, крепкие гражданские машины, которые все еще оставались на ходу, и приставил к ним помимо санитаров двоих солдат, уверявших, что умеют водить. Безарин приказал им следовать по тому же маршруту, по которому они добрались сюда, указав его на карте так тщательно, как только смог, напомнив о необходимости держать нужное расстояние между машинами и никоим образом не выдавать причастности солдат к этой бойне. Его беспокоило, что они могут наткнуться на силы противника, или даже на местных жителей, которые захотят отыграться на раненых. Безарин пожелал им удачи, но сам на это не надеялся.

Больше он ничего не мог сделать. Немцам и англичанам придется самим позаботиться о своих раненых. Безарин силой заставил себя не думать об окружающих его страданиях. Но какая-то часть его все равно возвращалась к ним. Ему казалось, что он был один, на лодке посреди бушующего моря. Все что сейчас оставалось человеку — это держаться.

Он шел вдоль неровной линии своих машин, крича солдатам и офицерам вставать и собраться в свои взводы. Безарин кричал и матерился на них всех, его голос начал садиться, но он даже стал орать еще громче. Ему казалось, что сейчас это был единственный способ держать под контролем все уменьшающееся подразделение, которое держалось только на силе воли.

Остатки батальона начали собираться на дороге. Потрепанные, перегруженные на вид машины напоминали военизированный цыганский табор. Маскировочные сети были сорваны с крыш, разнообразные ящики со вспомогательным оборудованием были разбиты. Надгусеничные полки были сорваны и перекручены самым причудливым образом, почти на всех боевых машинах пехоты были частично сорваны и перекручены листы обшивки. Наконец, самоходные орудия спустились по склону, и, по команде Безарина, маленькая колонна продолжила свой путь. Безарина беспокоило, что он не получал никаких сообщений от передовой группы Даглиева, но утешал себя мыслью о том, что тот воспользовался бы рацией только для того, чтобы доложить о проблемах. И расценил его молчание как добрый знак.

Безарин приказал выдерживать между машинами интервалы в двадцать метров, но на забитой беженцами дороге они быстро уменьшились в среднем до десяти. Безарин терпел такую скученность, пока они двигались в непосредственной близости от охваченных паникой беженцев, рассчитывая, что авиация противника не атакует его колонну, пока его машины были рядом с ними. Кроме того, Безарин опасался потерять контроль над отдельными машинами.

Он отдал строгий приказ не допускать никакого бессмысленного ущерба. Но паника, которая словно волной разбегалась перед его танками, заставляла беженцев вредить себе самим, неизбежные аварии были тому доказательством. Безарин всеми силами пытался абстрагироваться, заставляя себя не замечать множество маленьких трагедий, отмечавших путь его танков. Рассеянным взглядом он смотрел вперед, на то, как его машины с грохотом двигались на запад. Он всматривался в небо и поднимающуюся из-за горизонта линию гор, за которыми скрывался Везер, и пытался вытеснить из сознания все, кроме своей задачи — достичь реки и форсировать ее. Его танки иногда сворачивали с шоссе, объезжая по вспомогательным дорогам или просто по полям участки, где обломки машин и потоки беженцев делали шоссе совершенно непроходимым. Тут и там путь преграждали остатки вражеских колонн, застигнутых на марше авиацией. Почерневшие грузовики все еще стремились в вечность, их водители превратились в усохшие фигуры, словно вырезанные из угля. Несколько раз воздух над их головами разрывали вражеские самолеты. Но ни одна ракета или бомба не устремлялась к технике Безарина. Он не знал, то ли им не было известно о его колонне, или их нагрузка просто предназначалась для других, более значимых целей. Он отделывался лишь волнами почти непереносимого ужаса, которые накатывали всякий раз, когда самолеты с ревом проносились над шоссе, направляясь, казалось, прямо к ним. Но они лишь уходили дальше на восток.