Гилберт Честертон - Золотая коллекция классического детектива (сборник)

– Ошибаетесь, мистер Кеннан! Я, напротив, уверен, что она новичок в этом деле, да и полиции о ней, наверное, ничего не известно. Фотография была снята моим помощником, сидевшим недалеко от нее.

– Вот счастье-то! – обрадовался Кеннан. – Значит, вы знаете ее местопребывание?

– К сожалению, ничего подобного. Знаю только, что меня она крайне интересует, но этот интерес не имеет ничего общего с вашим делом. Это очень опасный экземпляр!

– Вполне с вами согласен, – пробормотал толстяк.

– Так вот, о ней я знаю столько же, сколько и вы! Должен вам сказать, что, по моему мнению, эта барышня с похищенными у вашей жены драгоценностями, наверное, очень далеко от Нью-Йорка. Трудно также изловить и ее сообщников, если таковые были.

– Нет, нет! – замахал руками Кеннан. – Ручаюсь вам головой, что все было выполнено ею одной. Но, как бы то ни было, вы, вероятно, скоро получите возможность схватить негодяйку. Вы ведь, конечно, беретесь за мое дело?

– Очень жаль, мистер Кеннан, – произнес Картер, вставая, – но я категорически отказываюсь от этого дела. Оно, по моему мнению, настолько запутано, что я не хочу и пытаться раскрыть его!

На лице Кеннана ясно проступило разочарование…

– Но, послушайте, дорогой мистер Картер, – заговорил он, тоже вставая и закладывая руки в карманы, – как же это так? Неужели вы отказываете мне? Я должен вам сказать, что за деньгами я не постою! Наконец, ведь и мистер Малорей почти ручался мне в том, что вы…

– Еще раз: очень сожалею, что обманул ожидания ваши и Малорея, – перебил его сыщик, – но взяться за это дело не могу – оно слишком трудное!

– Но ведь вы знаете негодяйку! У вас даже есть ее фотография!

– Если желаете, я могу подарить ее вам, – сухо произнес сыщик.

Он подошел к столу, вынул оттуда карточку и протянул ее мистеру Кеннану.

– Но я готов заплатить вам десять тысяч долларов! Такие гонорары вы получаете ведь не каждый день.

– Я не возьмусь за это дело и за миллион! – резко ответил Картер.

– Черт знает что такое! – вспылил Кеннан. – Человек заставляет меня надрывать легкие длиннейшим рассказом, выспрашивает, допытывается, а как только доходит до дела – отказывается! Это безобразие!

– Я вас очень прошу быть повежливее, – спокойно произнес Ник Картер. – Я вашего дела не беру, и принудить меня взяться за расследование не может никто!

Сыщик нажал кнопку электрического звонка и сказал вошедшему лакею:

– Иосиф, этот господин хочет уйти. Проводите его до двери.

Кеннан с удовольствием излил бы свое недовольство в грубых, вульгарных выражениях, но один взгляд на спокойное, серьезное лицо Картера подсказал ему, что такой образ действий не остался бы безнаказанным. Поэтому он ограничился тем, что вышел из комнаты, даже не поклонившись хозяину.

На другой день после неудачного визита мистера Кеннана к знаменитому нью-йоркскому сыщику в газете «New-York-Herald» появилась следующая, коротенькая по обычаю американцев, заметка:

«Картер. Вчера скончался внезапно, от разрыва сердца, Николай Картер, пятидесяти лет от роду. Перевозка тела покойного в фамильный склеп, в Ричмонд, состоится во вторник, в 12 ч. дня. Согласно воле покойного, просят не присылать венков».

Через философию всех времен и народов красной нитью проходит учение о том, что человек – существо далеко не свободное, что еще до рождения ему предопределена судьба, которой он не может ни избегнуть, ни изменить. Все то, что мы принимаем обыкновенно за «случайности», есть по этому учению не что иное, как события, заранее предназначенные нам судьбой. Яснее всего учение о предопределении выражается в исламе, где очень глубоко разработана философская тема о фатализме, то есть о бесцельности борьбы с судьбой.

Вероятно, подобные мысли мелькали в голове Ника Картера после ухода от него тщеславного толстяка Кеннана. Сыщик не счел нужным говорить своему посетителю о том, что лицо, ограбившее его и его жену, стоит в тесной связи с целым рядом событий, уже давно занимавших все его мысли.

Для того чтобы сделать читателю понятным все те события, которые разыгрались после отказа Картера от расследования дела, нам придется вернуться несколько назад и рассказать о том, что именно так сильно занимало великого сыщика.

Была дождливая холодная апрельская ночь. По одной из глухих улиц западной части Нью-Йорка медленно шли два пешехода. Один из них был старик, с большой белой как снег бородой и глубоко сидящими, серьезными глазами, почти мрачно глядевшими из-под нависших густых бровей. Он шел молча, изредка только отвечая на вопросы спутника или, наоборот, задавая ему односложные вопросы.

Другой пешеход – молодой, очень элегантно одетый мужчина был, очевидно, сильно взволнован.

– Могу сказать только одно, – говорил он с дрожью в голосе, – скоро я останусь как рак на мели! Положение мое прямо-таки отчаянное! Должен сознаться, как это мне ни больно, что я всецело завишу от моего деда. Если он умрет, не оставив завещания или не упомянув в нем обо мне, то я, право, даже не знаю, что со мной будет. По окончании гимназии я не готовился ни к чему и так и остался ни на что не годным тунеядцем! Рос я трутнем, совершенно не умеющим работать! Оставь меня дед – и мне остается либо купить себе веревку, либо идти просить милостыню. А что тогда будет с моей матерью и сестрами – об этом и подумать страшно! Я умею только тратить деньги; приобретать их я совершенно не способен. Отец и дед радовались за меня, когда я тратил огромные суммы. Оба они состарились, накопляя свои миллионы, и так как сами уже не могут пользоваться благами жизни, то радуются тому, что их потомки получают на накопленные ими, стариками, деньги все удобства. Раньше мой дед был очень бережлив, почти скуп, но только по отношению к самому себе. Мать и сестер он всегда снабжал, чем только можно. Обо мне нечего и говорить: лучшего удовольствия я не мог доставить ему, как рассказывая о том, сколько денег я проиграл или сколько бутылок вина могу выпить за один вечер. Тогда он хлопал в ладоши и радовался, как маленький ребенок!

– Он, вероятно, ненормален? – спросил серьезный старик.

– Был ли он ненормален раньше, не знаю, – грустно проговорил молодой человек, но что теперь у него «не все дома» – факт несомненный! Но, знаете ли, сажать в сумасшедший дом человека, на средства которого жил все время, духу не хватает! Брать его под опеку – не имеет смысла. Ведь он еще не так стар – ему всего шестьдесят восьмой год, он еще бодр и силен. А если бы вы поговорили с ним о финансовых или торговых делах, вы бы изумились! И как горячится он иногда из-за двух-трех долларов! Словом, он гораздо разумнее своего внука, – со вздохом докончил молодой человек.