Гилберт Честертон - Золотая коллекция классического детектива (сборник)

– Да, помню, – подхватил г-н Дабюрон в каком-то внезапном озарении, – теперь вспомнил. Когда вам предстояло идти к мадемуазель де Гоэлло, перед тем вы дня три или четыре бывали веселей, чем обычно. А возвращались частенько в печальном настроении.

– Это потому, что я видела, как он страдает, сознавая свое бессилие перед препятствиями.

– Значит, его семья столь знатна и богата, – мрачно проговорил юрист, – что отвергает союз с вашим домом?

– Я расскажу вам все и без ваших вопросов, сударь, – отвечала мадемуазель д’Арланж, – все вплоть до его имени. Его зовут Альбер де Коммарен.

В эту минуту маркиза, нагулявшись, собралась возвращаться в нежно-розовый будуар. Она приблизилась к беседке.

– Блюститель правосудия, – воскликнула она своим оглушительным голосом, – пора садиться за пикет!

Следователь, не отдавая отчета в своих действиях, поднялся и пробормотал:

– Иду, иду.

Клер удержала его за руку:

– Я не предупредила вас, что все сказанное мною должно остаться между нами.

– Ах, мадемуазель! – с упреком воскликнул юрист, уязвленный таким недоверием.

– Я знаю, – продолжала Клер, – что могу на вас положиться. Но как бы ни повернулись события, покой мой утрачен.

Г-н Дабюрон вопросительно посмотрел на нее, он был удивлен.

– Можно не сомневаться, – пояснила Клер, – что если я, юная и неопытная девушка, могла чего-то не заметить, то бабка моя заметила все; раз она продолжает вас принимать и ничего мне не сказала, значит, она желает вам успеха, молчаливо поощряет ваши намерения, которые, можете мне поверить, я нахожу чрезвычайно для себя лестными.

– Я вам сказал об этом с самого начала, мадемуазель, – отвечал следователь. – Госпожа маркиза не отвергла моих надежд.

И он пересказал вкратце свой разговор с г-жой д’Арланж, деликатно обойдя денежные проблемы, игравшие для старой дамы столь важную роль.

– Я не ошиблась, – печально заметила Клер, – теперь мне придется худо. Когда бабка узнает, что я не приняла вашего предложения, она будет вне себя от ярости.

– Плохо же вы меня знаете, сударыня, – перебил юрист. – Я ничего не собираюсь рассказывать госпоже маркизе, я исчезну без всяких объяснений. Она сделает вывод, что по зрелом размышлении я…

– О, я знаю, вы добры и великодушны!

– Я удалюсь, – продолжал г-н Дабюрон, – и скоро вы позабудете самое имя бедняги, который сегодня расстался с надеждой на счастье.

– Я надеюсь, вы не верите в то, что говорите? – пылко перебила девушка.

– Нет, это правда. Последнее мое утешение – мысль о том, что когда-нибудь вы вспомните обо мне не без доброго чувства. Пройдет время, и вы скажете себе: «Этот человек любил меня». Поверьте, мне хотелось бы, несмотря ни на что, остаться вашим другом, да, преданнейшим вашим другом.

Клер порывисто схватила руки г-на Дабюрона.

– Вы правы, – сказала она, – мы должны остаться друзьями. Забудем, что произошло, забудьте то, что вы мне сейчас сказали, станьте для меня, как прежде, лучшим, самым снисходительным из братьев.

Стало темно, она уже не могла разглядеть его лицо, но догадалась, что он плачет; недаром он медлил с ответом.

– Да разве это возможно? – прошептал он наконец. – Разве возможно то, о чем вы меня просите! Вы призываете меня все забыть. У вас-то достанет силы на это. Неужели вы не видите, что я люблю вас в тысячу раз сильнее, чем любите вы… – Он осекся, не смея произнести имя Коммарена, и только добавил: – Я вечно буду вас любить.

Они уже удалились на несколько шагов от беседки и были недалеко от крыльца.

– Теперь, сударыня, – вновь заговорил юрист, – разрешите мне откланяться. Отныне вы будете редко видеть меня. Я стану навещать вас не чаще, чем это требуется, чтобы не создавать видимости разрыва. – Голос его дрожал и был почти невнятен. – Что бы ни случилось, помните: есть на свете несчастный, который принадлежит вам душой и телом. Если когда-нибудь вам понадобится преданность друга, обратитесь ко мне. Ну, вот и все. Я не отчаиваюсь, мадемуазель Клер. Прощайте же!

Она была почти в таком же смятении, что и он. Безотчетно она подставила ему лоб для поцелуя, и г-н Дабюрон коснулся холодными губами лица той, которую так любил.

Они под руку поднялись на крыльцо и вошли в розовый будуар, где маркиза поджидала свою жертву, начиная уже терять терпение и яростно постукивая картами по столу.

– Где же вы, неподкупный страж порядка? – воскликнула она.

Но г-н Дабюрон был, казалось, на грани смерти. Он не в силах был взять карты в руки. Промямлив какую-то нелепость в оправдание, упомянув о каких-то неотложных делах, срочной работе, внезапном недомогании, он вышел, держась за стены.

Его уход возмутил старую картежницу. Она обернулась к внучке, которая, чтобы скрыть свое смятение, держалась как можно дальше от свечей, горевших на карточном столе, и спросила:

– Да что это сегодня с Дабюроном?

– Не знаю, сударыня, – пролепетала Клер.

– Сдается мне, – продолжала маркиза, – этот следователишка возомнил о себе и слишком много стал себе позволять. Надо будет поставить его на место, а то он вообразит себя с нами на равной ноге.

Клер попыталась оправдать г-на Дабюрона. Ей, дескать, показалось, что он плохо выглядел, да он и жаловался нынче вечером на недомогание. Уж не заболел ли он?

– Ну что ж, – отрезала маркиза, – в этом случае ему следовало бы в благодарность за честь находиться в нашем обществе сделать над собой некоторое усилие, не правда ли? По-моему, я рассказывала тебе историю нашего двоюродного деда герцога де Сент-Юрюжа. Он был приглашен играть в карты за королевским столом после охоты, играл весь вечер и весьма учтиво проиграл двести двадцать пистолей. Все собрание отметило его веселость и отменное настроение. Лишь на другой день узнали, что на охоте он упал с лошади, сломал ребро и тем не менее играл с его величеством в карты. Такое проявление почтительности выглядело настолько естественным, что никто особенно не ахал. Пусть этот следователишка и заболел: будь он человеком порядочным, он бы умолчал об этом и остался сыграть со мной в пикет. По-моему, он такой же больной, как и я. Кто знает, в какой притон он помчался.

Покинув особняк д’Арланжей, г-н Дабюрон не пошел домой. Всю ночь он блуждал неведомо где, пытаясь хоть чуть-чуть остудить пылающую голову и изнурить себя усталостью, которая принесла бы ему немного покоя.

– О, я безумец! – твердил он себе. – Лишь безумец мог верить, надеяться, что когда-нибудь будет любим ею. Какое безрассудство было мечтать о том, чтобы завладеть этим воплощением грации, благородства, красоты! Как прекрасна она была нынче вечером с лицом, залитым слезами! В ней было что-то ангельское! Каким возвышенным чувством озарились ее глаза, когда она говорила о нем! Да, она его любит. А меня почитает как отца. Она сама сказала: «Как отца». Да разве могло быть иначе? Поделом же мне! Разве могла она увлечься угрюмым и суровым правоведом, унылым, как его неизменный черный сюртук? Что за преступный замысел был соединить ее девичью чистоту с моим отвратительным знанием жизни! Грядущее для нее – страна прекрасных иллюзий, а для меня давно уже поблекли все радужные упования. Она молода, как сама невинность, а я стар, как порок.