Гилберт Честертон - Золотая коллекция классического детектива (сборник)

В самом деле, несчастный следователь был жалок сам себе. Он понимал Клер и не осуждал ее. Он корил себя за то, что не сумел скрыть от нее свою невыносимую боль, за то, что омрачил ее жизнь. Не мог себе простить, что вообще затеял это объяснение. Разве не обязан он был предвидеть, что она отвергнет его и он лишится небесной радости видеть ее, слышать, молча обожать?

«Юная девушка, – размышлял он, – должна мечтать о возлюбленном. Должна видеть в нем идеал. Она радуется, украшая его самыми блистательными достоинствами, воображая его благороднейшим, отважнейшим, великодушнейшим из смертных. А что Клер могла бы думать обо мне, когда меня нет рядом? Воображение нарисовало бы ей меня в зловещей судейской мантии, в мрачной тюремной камере, в единоборстве с каким-нибудь негодяем и отщепенцем. Не в том ли состоит мое ремесло, чтобы опускаться на самое дно общества, копаться в грязи преступлений? Да, я обречен во тьме стирать грязное белье нашего развращенного общества. Что и говорить, некоторые профессии метят особой метой тех, кто ими занимается. Юрист, подобно священнику, должен бы приносить обет безбрачия. Ведь и тот и другой все знают, все слышат. Они даже одеваются похоже. Но священник в складках своей черной сутаны несет людям утешение, а судья ужас. Первый воплощает милосердие, второй – кару. Вот о чем она думает, вспоминая обо мне, между тем мой соперник, мой соперник…»

И несчастный продолжал бесконечно и бессмысленно кружить по пустынным набережным. Он был без шляпы, глаза его блуждали. Чтобы легче было дышать, он сорвал с себя галстук и бросил его на землю.

Изредка навстречу ему попадался одинокий прохожий, но он не замечал никого. Прохожий останавливался и с жалостью смотрел вслед горемычному безумцу.

В безлюдном месте недалеко от улицы Гренель к нему подошли полицейские и попытались выяснить, кто он такой и что ему надо. Он оттолкнул их, но как-то машинально, и сунул им визитную карточку. Прочитав, они отпустили его, уверенные, что он пьян.

На смену первоначальному смирению пришла безумная ярость. В сердце его зародилась ненависть, которая даже была сильней и неукротимей, чем любовь к мадемуазель д’Арланж.

Ах, попадись ему этот соперник, этот счастливчик, благородный виконт, которому все на свете дается даром!

Г-ну Дабюрону, гордому, благородному человеку, самоотверженному судебному следователю, открылась вся непреодолимая сладость мщения. Сейчас он понимал тех, кто от ненависти хватается за кинжал, кто, притаившись в темном углу, подло, исподтишка наносит удар – в грудь или в спину врага, как придется, лишь бы ударить, убить и с радостью увидеть кровь жертвы.

Как раз в эти дни он расследовал преступление жалкой уличной женщины, которую обвиняли в том, что она ударом ножа расправилась с одной из своих товарок. Она ревновала к этой товарке, пытавшейся отбить у нее любовника, грубого пьянчугу солдата.

Теперь г-ну Дабюрону было жаль эту презренную женщину, которую он накануне начал допрашивать. Она была безобразна, вызывала отвращение, но ему припомнилось выражение ее лица в ту минуту, когда она заговорила о своем солдате.

«Она любит его, – думал следователь. – Если бы каждый присяжный перенес те же страдания, что и я, она была бы оправдана. Но многие ли испытали в жизни страсть? Дай Бог, один человек из двадцати».

Он поклялся себе призвать суд к снисходительности и, насколько удастся, смягчить кару за преступление. Он и сам был готов решиться на преступление. Г-н Дабюрон замыслил убить Альбера де Коммарена.

До самого утра он все больше укреплялся в своем замысле, приводя сотни безумных доводов, казавшихся ему вполне основательными и бесспорными, в пользу необходимости и законности мщения. К семи утра он очутился на одной из аллей Булонского леса недалеко от озера. Он добрался до заставы Майо, нанял экипаж и велел отвезти себя домой.

Ночной бред продолжался, – но страдание унялось. Он не испытывал ни малейшей усталости. Одержимый навязчивой идеей, он действовал спокойно и методично, словно сомнамбула. Он раздумывал, рассуждал, но разум его бездействовал. Дома он тщательнейшим образом оделся, как в те дни, когда собирался в гости к маркизе д’Арланж, и вышел. Сперва он заглянул к оружейнику и купил маленький револьвер, который по его просьбе тут же зарядили. Сунув револьвер в карман, он отправился навещать тех знакомых, которые, по его мнению, могли знать, в каком клубе состоит виконт. Он разговаривал и держался настолько естественно, что никто не заметил, в каком странном состоянии духа он находится.

И только под вечер один его молодой приятель назвал ему клуб, который посещает г-н де Коммарен-сын, и, будучи сам членом этого клуба, предложил г-ну Дабюрону сводить его туда. Юрист пылко поблагодарил друга и принял приглашение.

По дороге он исступленно сжимал в кармане рукоять револьвера. Думал он только об убийстве, которое собирался совершить, да о том, как бы не промахнуться.

«Поднимется чудовищный шум, – хладнокровно размышлял он, – особенно если мне не удастся сразу пустить себе пулю в лоб. Меня арестуют, посадят в тюрьму, будут судить. Пропало мое доброе имя! Ах, не все ли равно: раз Клер меня не любит, какое мне дело до прочего? Отец умрет от горя, знаю, но мне нужно отомстить».

В клубе приятель показал ему молодого черноволосого человека, который читал журнал, облокотившись на стол; г-ну Дабюрону показалось, что у него высокомерный вид. Это был виконт.

Г-н Дабюрон, не вынимая револьвера, пошел прямо на него, но когда тот был уже в двух шагах от виконта, решимость изменила ему. Он резко повернулся и бросился прочь, оставив приятеля в глубоком недоумении относительно сцены, которую он не в силах был истолковать. Никогда еще за всю свою жизнь г-н Альбер де Коммарен не был так близок к смерти, как в тот день.

Выйдя на улицу, г-н Дабюрон почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Перед глазами все поплыло. Он хотел крикнуть, но не мог. Судорожно взмахнув руками, он покачнулся и грузно осел на тротуар. Сбежались люди, помогли полицейскому его поднять. В кармане у него нашли адрес и доставили его домой.

Придя в сознание, он обнаружил, что лежит в постели, а в ногах у него стоит отец.

– Что со мной было?

Ему со множеством предосторожностей рассказали, что полтора месяца он был между жизнью и смертью. Теперь врачи считают, что он спасен. Он уже начал поправляться, ему лучше.

Пятиминутный разговор изнурил его. Он закрыл глаза и попытался собраться с мыслями, которые метались в беспорядке, как осенняя листва, подхваченная ветром. Прошлое, казалось, тонуло в непроглядном тумане, но все, что касалось мадемуазель д’Арланж, виделось ему четко и ярко. Все, что он делал после того, как поцеловал Клер, стояло у него перед глазами, словно на залитой светом картине. Он вздрогнул, его бросило в пот. Он едва не стал убийцей!