Виталий Полищук - И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной

Занавес раздвинули, и перед собравшимися предстали мы.

Мы трое сидели на стульях, Иванкова стояла позади меня, положив руку на спинку стула. Сзади послушались легкие шаги, и зал взорвался аплодисментами. Я обернулся и увидел вышедших из-за обеих кулис девчонок: в черных юбочках, белых колготках, они были в армейских гимнастерках, перепоясаны офицерскими ремнями, а на головах у них были по красному и белому банту, причем у Валюхи красный бант был слева, а у Галки – справа.

Тоненькие, с осиной талией, они производили впечатление чего-то эфемерного, воздушного.

Сблизившись, они остановились и потрясли над головой маракасами, и зал снова зааплодировал.

– Несколько лет назад, – начал я внезапно охрипшим голосом, и откашлялся, – в семье оператора Мосфильма Шевкуненко родился долгожданный ребенок – сынишка, которого родители назвали Сережей. В честь его счастливый отец написал для одного из фильмов всем известную песню.

Бульдозер провел медиатором по струнам, задавая тональность. И я запел под гитарный перебор:

После первого же слова девчонки пошли по сцене вокруг нас вальсом, а Валя включилась в песню, вступив вторым голосом, начиная со второго куплета:

Девочки строго в такт, с шорохом передвигались по сцене. Они остановились лишь, когда мы заканчивали песню в ритме марша:

Хлопали нам долго! Гоша, сидевший в первом ряду, показал нам большой палец и обернулся назад, что-то говоря Астраханцеву, но Егор Вениаминович остановил его движением руки.

Тем временем я объявлял следующую песню:

– Сразу после войны многие военнопленные были необоснованно репрессированы и отбывали срок в лагерях. Эта песня написана ими, и мы посвящаем ее всем, воевавшим в годы войны.

Я начал песню, по ходу в нее вплелись звуки гитары и баяна.

При повторе слов вступала Валя – она оттеняла вторым голосом мое исполнение, и эффект был потрясный – мужчина поет первым голосом, а женщина – вторым.

Причем Моцарт во время слов «так хочется плакать!» ухитрился буквально заплакать своим баяном!

Следующей песней была была знаменитая «Бьется в тесной печурке огонь…»

Ее под баян исполнила Валя Иванкова, девочки опять кружились в вальсе, а мы с Бульдозером шуршали, встряхивая маракасами.

Следом я пустил старинную «В лунном сиянии ночь серебрится». Теперь играли на гитарах мы с Бульдозером (ну, он, конечно, играл, я лишь перебирал пальцами три аккорда). А вот Жека потряхивал маракасами, а девочки стояли по сторонам сцены, слегка изгибаясь вслед за переливами серебристого голоса Вали.

Мне кажется, в зале кое-кто прослезился. Хлопали долго.

И я объявил «Берега».

Солировал я, Валя и Жека время от времени вводили свою голосовую партию, так что припев мы пели то на два, а то и на три голоса.

Девочки опять легкими движениями тела лишь оттеняли красоту мелодического рисунка песни.

Когда я повторял в конце первый куплет, я не пел его, а выговаривал. И затем мы вдруг громко, на три голоса исполнили припев: «А на том берегу…»

Теперь нам хлопали стоя. Нам хлопали, потом начались овации.

И тогда я объявил: «На старом кладбище»… Посвящается всем, кто отдал свою жизнь, чтобы мы могли жить, жить счастливо…

И в разом наступившей тишине я начал:

Я пел, закрыв глаза. На строчке «Все горели в этом пекле, может там им будет рай!» я уходил на немыслимую высоту, и все боялся, что вот, сейчас, сорву голос…

Но все обходилось…

Последний куплет мы пели на два голоса. Мы старались передать тоску поэта, написавшего стихи.

Во время исполнения припева Борька встал и повел первую партию немыслимым перебором гитарных струн.

А с последними аккордами девочки выбежали вперед и, встал на одно колено, склонили головы, далеко вперед вытянув руки.