Андрей Валентинов - Ты, уставший ненавидеть

Нокаут. Не потому, что подобное предположение было непременно справедливым. Дело в другом – это его собственный аргумент, который Орловский высказал тогда же на дискуссиях в секторе. Высказал – но нигде не записал. А «Косте», выходит, известно даже об этом! Да, Терапевт прав: в Большом Доме работают не только дураки и фанатики.

Осторожнее, Юрий, осторожнее… «Костя» вновь улыбнулся, как бы подводя черту в научном споре, и торжественно извлек из портфеля огромную пачку бумаг. – А это узнаете?

Вначале Орловский ничего не понял. Написано по-дхарски. Мелкий, неразборчивый почерк – знакомый, неоднократно виденный. Юрий быстро перевернул крайний листок и невольно вздрогнул:

– Это… книга Родиона Геннадьевича! «Дхарская мифология»!

– Она самая, Юрий Петрович. Сказано это было безо всякой усмешки – холодно и твердо.

– Я… я думал, она пропала!..

– У нас ничего не пропадает. Как видите, пригодилась. Я ее для чего вам принес – чтоб вы прочитали, подумали. А там и побеседуем. Не возражаете?

– Нет… конечно, нет… – На минуту Юрий забыл, где он и что с ним. Работа учителя, которую он считал сгинувшей навеки! Книга, которую еще никто не читал – если не считать «дхароведов» из Большого Дома… Юрий быстро перелистывал страницы. Родион Геннадьевич собирал эти материалы всю жизнь. Он много успел, сведя воедино не только немногочисленные публикации и архивные записи, но и набрав огромный устный материал, который теперь не восстановить и не продублировать.

– Вижу, уже увлеклись, Юрий Петрович. – «Костя», похоже, был доволен. Ну, читайте, мешать не буду. А я покуда ваше творение, так сказать, осилю. Кстати, Юрий Петрович…

– Да? – Орловский еле заставил себя оторваться от рукописи.

– Не для службы, а так – ради любопытства. Почему вас Орфеем величали? Вы ведь вроде не музыкант?

Сердце дернулось, к горлу подступил комок, кончики пальцев мгновенно оледенели. Удар был не только неожиданным. Он был точным – точнее некуда… Орфеем называла его Ника – иногда, в шутку. Но беда в том, что Орфеем называл его и Терапевт. «Орфей» – это была кличка Орловского в той маленькой нелегальной группе, которая уже несколько лет существовала в Столице, под самым носом Большого Дома…

На премьеру пришлось идти все же вдвоем. Прохор Карабаев прислал из Тамбова лаконичную телеграмму, в которой просил продлить командировку: лейтенант собирался зачем-то в Минск. Пустельга повертел в руке бланк, велел отстучать Карабаеву «добро», рассудив, что лейтенант – человек серьезный и едва ли будет зря транжирить государственные деньги. Итак, Ахилло сходил в театральную кассу, которая, как выяснилось, находилась на втором этаже Главного Управления, и вскоре вернулся с билетами.

– Пятый ряд, в середине, – не без торжественности в голосе сообщил он. Цените, отец-командир!

– А, хорошо. – Сергей в очередной раз разглядывал размашистую резолюцию наркома на своей докладной. «Разрешаю. Н. Ежов». Им разрешили внутреннее расследование… Похоже, если бы он попросил батальон Осназа, ему тоже не отказали бы.

Таинственный человек в капюшоне – товарищ Иванов – отвечал за свои слова…

– Что? – Пустельга взглянул на билеты и улыбнулся: – Пятый ряд? Михаил, да вам цены нет!

– Вот именно, – усмехнулся Ахилло. – Никто не ценит… Ладно, брюки гладить? В штатском пойдем? Приличного костюма у Сергея не было, но признаваться в подобном не хотелось.

– Ну… в штатском так в штатском. А какая пьеса-то? Ахилло воздел руки вверх с выражением полного недоумения:

– Ну, отец-командир! Ну вы и заработались! Вся Столица только об этом и говорит! В «Правде» же написано! Увы, дни были настолько горячие, что даже в «Правду» Сергей не заглядывал. Ахилло вздохнул:

– Пьеса в трех действиях, именуемая «Кутаис», сочинение известного драматурга Афанасия Михайловича Бертяева. Посвящена молодым годам и началу революционной деятельности товарища Сталина.

– Бертяев? – Сергей вспомнил свой недолгий театральный опыт и удивленно переспросил: – Бертяев Афанасий Михайлович? Про товарища Сталина? Это который «Время Никулиных» написал, да?..

Во время короткой стажировки в Столице Сергею удалось попасть на этот нашумевший спектакль – «Время Никулиных» рассказывало о злоключениях семьи белогвардейского полковника и нескольких его друзей в охваченном смутами Киеве. Спектакль оставил странное впечатление. Актеры МХАТа играли блестяще, но согласиться с той явной симпатией к контрреволюционерам, которой пронизана пьеса, Пустельга не мог. Он тогда лишь удивился, отчего, несмотря на резкие – и заслуженно резкие – отзывы критиков, спектакль все еще продолжает идти. Фамилию Бертяева он, естественно, не забыл.

– А-а, смотрели! – понял Ахилло. – Случилась любопытная история. Спектакль хотели прикрыть за контрреволюционность, но заступился сам товарищ Сталин.

– Что?! – Этого Пустельга представить себе не мог.

– Ну да. Он заявил, что даже если такие люди, как эти Никулины в пьесе, капитулируют перед Советской властью, то зритель неизбежно убедится в закономерности нашей победы. Так что Вождь, можно сказать, здорово помог гражданину Бертяеву. Ну, долг платежом красен. Вот и «Кутаис»…

– Он что, долги отдает? – Пустельга внезапно почувствовал смутную неприязнь к незнакомому ему драматургу. Ахилло пожал плечами:

– Все может быть, Сергей. Но тут, по-моему, не все просто. Бертяев – не конъюнктурщик. Он умница, блестящий человек, талант. Если он написал «Кутаис», значит, так надо…

Пустельга не понял – кому надо? Бертяеву? Товарищу Сталину? Советской власти? Но говорить на эту тему больше не хотелось – в конце концов, скоро ему предстояло все увидеть своими глазами…

Ближе к концу дня Пустельге пришлось завернуть в канцелярию с очередной стопкой бумаг, которые требовалось завизировать. Он, конечно, направил бы туда Михаила, но шустрый Ахилло улизнул к экспертам, заявив, что постарается узнать что-нибудь новое о взрывчатке. Итак, Сергей спустился на второй этаж и без всякого оптимизма убедился, что пришел не вовремя: там уже находился какой-то полковник из Столичного Управления с кучей документов. Второй раз идти не хотелось, и Пустельга решил подождать.

Коридор второго этажа, обычно людный в начале дня, теперь был пуст. Сергей стоял напротив двери канцелярии, от нечего делать рассматривая красочный плакат с поучительной надписью: «Товарищ, стой! В такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни – до измены!» Старший лейтенант перечитывал эти строчки уже, наверно, десятый раз, когда услышал совсем рядом, за углом, странные звуки. Он повернул голову – да, это был женский плач.