Андрей Родионов - Святой воин

Приласкав рукоять в последний раз, я с сожалением отстегиваю меч и протягиваю его остолбеневшему сьеру де Мецу. Тот бережно принимает оружие обеими руками, во взгляде сквозит явное недоумение, уже и рот открыл, готов вывалить на меня ворох вопросов. Я знаком останавливаю рыцаря, громко приказываю одному из латников привести ко мне запасную лошадь из самых неказистых. Я соскакиваю со своего жеребца, поводья вкладываю в руку опешившего рыцаря.

— Меч и коня охранишь до моего приезда, — веско бросаю я.

— А вы куда, капитан? — не может взять в толк рьер де Мец.

— Травы, все травы, — громко заявляю я в ответ. — Я же лекарь, не забыл? Сегодня весь день и всю ночь буду их собирать, завтра после обеда продолжу, а затем буду сушить, сушить и сушить. Лечебные травы, они такие. Любят усушку и утруску, в этом — вся сила, их основной секрет. Понял?

Тот судорожно кивает, рот распахнул, словно мух ловит, глаза круглые, как медные пуговицы, даже блестят точно так же. Еще бы, всего пять минут назад был в современной медицине дурак дураком, а теперь столько знаний вдруг свалилось на халяву, чуть голова не треснула от попытки все запомнить, ну, хотя бы в общих чертах. В вытаращенных глазах рыцаря проступает запоздалое сожаление — переживает, что совсем не учился читать, зато часами прыгал с мечом наперевес, метал копье и вертел булавой. Сейчас бы самое время записать открывшиеся тайны, а так разве все запомнишь? Де Мец беззвучно шлепает губами, пытаясь повторить мои слова, плюнув, досадливо вздыхает. Мол, так и придется ему, дураку, до седых волос скакать на лошади, выполняя чужие приказы. А тем временем умные люди, которые разбираются как в грамоте, так и в лечебных травах, будут командовать отрядами и брать крепости на копье! Ну почему же отец родной еще в детстве не объяснил, что образованным — везде дорога?

Я разворачиваю лошадь, которая и впрямь так себе, даже сесть на подобный экземпляр считается недостойным рыцарской чести. Уважающий себя воин вообще ездит только на жеребцах, на худой конец на меринах, поскольку кобыла — это моветон! Но я-то не родился шевалье, мне с высокой скалы наплевать на рыцарские предрассудки. Поэтому я пихаю неказистую животину каблуками в бока и бойко трушу по направлению к Орлеану. Есть еще одно дело, которое надо исполнить. А может быть, и не одно, на месте оглядимся. Главное — не забыть переодеться в трофейную одежду, снятую с одного из пленных. Сразу же, как только исчезну из виду славных граждан Вокулера, ныне воинов освободительной армии, так и сделаю, при них нельзя. А то будут удивляться моему поведению, обсуждать вслух, как базарные бабы. Не дай бог, дойдет до чужих ушей, а они во французском войске есть, как не быть. Не всех же мы выловили.

В полутора лье от Турели меня останавливает конный патруль. Командует им британец, с ним человек десять, все французы.

— Я свой, свой! — кричу им издалека. — Бегите, спасайтесь. Французы идут!

— Кто ты? — неприязненно интересуется англичанин, воинственно топорща усы соломенного цвета.

У него круглое лицо с очень светлой кожей, настороженные серые глаза, крупные выщербленные зубы, под плащом носит прочный панцирь, на голове металлический шлем с поднятым забралом. В правой руке крепко сжимает копье с сержантским значком.

— Я, ваша милость, Жакмар Кузинар из отряда сэра Томаса Поингса, — выпаливаю я, то и дело оглядываясь назад.

— А что ты здесь делаешь, солдат, вдали от подразделения? — все так же холодно интересуется сержант.

Остальные рассматривают меня молча, ничем не проявляя своего отношения. Солдатское дело маленькое, прикажут — схватят и вздернут, прикажут — пропустят. Не их это обязанность — рассуждать, оценивать и делать выводы.

— Так французы приказали мне скакать во всю, мочь, везти послание сэру Уильяму Гладсдейлу, главнокомандующему, — объясняю я как можно доходчивее.

У сержанта глаза вылезают из орбит.

— Французы приказали тебе везти письмо графу Гладсдейлу, и ты, изверг рода человеческого, оставил вверенный пост и повез его? — хрипит он, от возмущения глотая слова. Настоящий служака, не хватил бы его удар! — А ну, обыскать его! — рычит британец, тыча в меня пальцем.

Да что там искать, через минуту перед сержантом все мои вещи: свернутое в трубку письмо с пятью сургучными печатями и небольшая баклажка с дурно пахнущей жидкостью, вполне безобидной для здоровья. Сам варил, по старинному монастырскому рецепту.

— Что это, яд? — подозрительно щурится сержант. — По приказу регента французского королевства герцога Бедфорда всех отравителей велено немедля сажать на кол, ты это знаешь?

— Да какой же это яд? — испуганно блею я. — Это лекарство, что сварила местная травница, уж больно я пугаюсь в бою. А как глотну, так и ничего, руки не трясутся и не потею!

В доказательство собственной правдивости я отхлебываю из баклажки прямо при нем, торопясь и обливаясь.

— Что, и вино от твоего недуга не помогает? — недоверчиво фыркает англичанин.

— Да не могу я пить вино, господин сержант, — опустив глаза, шепотом признаюсь я. — Потом живот пучит и болит. И вот так маюсь уже целый месяц, благо господин капитан разрешил мне сходить к знахарке, а лекарство обошлось в целых...

— Хватит! — прерывает меня англичанин, брезгливо корча губы. — Но почему же ты, дурень, послушал французов и повез их письмо, а не доложил об этом своему капитану, как положено делать в армии?

— Так захватили же наш форт, — как нечто давно очевидное, объясняю я сержанту. — Кого убили, кого в плен взяли. А форт взорвали, да, и цепь через Луару опустили. Французов тьма-тьмущая прет, откуда они только взялись! Мне письмо в зубы сунули и приказали двигаться в путь, если на веревке не хочу висеть. Вот я и подумал, даром, что ли, меня сэр капитан Томас Поингс, да вступится за него в аду пресвятая Богородица, готовил на стрелка из пушек? Решил выжить, чтобы отомстить им, негодяям. Хорошо их запомнил, попадитесь мне только! — грожу я кулаком куда-то в сторону, но тут же, спохватившись, кидаю руки по швам, повинно склоняю голову и робко блею: — Простите, ваша светлость, разволновался отчего-то. Больше не повторится!

За последние пару часов я пересказал свою историю раз десять, не меньше, пока наконец не попал в кабинет командующего крепостью Турель. Граф Гладсдейл угрюмо рассматривает меня из-под насупленных бровей. У него квадратная мускулистая фигура, про таких говорят — поперек себя шире, крупное лицо с грубыми чертами, словно вырубленное из камня, хриплый голос. Всю жизнь граф провел на войне, утверждая величие английского королевства. Он дрался во Франции и Шотландии, подавлял восстания в Ирландии и Уэльсе, потом снова Шотландия, опять Франция. Когда только успел жениться и произвести на свет двоих сыновей, что нынче воюют с шотландцами, — уму непостижимо. Умен, суров, в решениях резок, но не жесток. На то вся надежда.