Энн Райс - Кровь и золото

Стражник пожал плечами.

– Вы были знакомы с Боттичелли, когда он работал здесь? – спросил я.

Он снова пожал плечами.

– Неужели вы не считаете, что ею картины несравненно прекрасны? – спросил я.

Он глуповато посмотрел на меня.

Насколько же я был одинок, что заговорил с тем беднягой, пытаясь добиться от него понимания!

– Сейчас полно красивых картин, – сказал он.

– Да, – ответил я, – знаю. Но они не такие.

Я протянул ему несколько золотых монет и вышел из часовни.

Мне едва хватило времени, чтобы успеть добраться до святилища Тех, Кого Следует Оберегать.

Ложась спать, я грезил о Боттичелли, но меня неотступно преследовал голос Сантино. И я пожалел, что не уничтожил его, – чувство, для меня в высшей степени нехарактерное.

На следующую ночь я направился во Флоренцию. При виде города, сумевшего оправиться от последствий Черной смерти и превзойти Рим богатством, энергией и изобретательностью, меня охватила светлая радость.

Мои первоначальные подозрения подтвердились: выросшая на торговле, Флоренция не пришла в упадок, подобно городам классической эры, но с веками постепенно усиливала свою мощь, направляемая властной рукой знаменитого семейства Медичи.

Куда ни глянь, каждая деталь – множащиеся памятники архитектуры, внутренние настенные росписи, рассудительные ученые – представляла для меня необычайный интерес; но ничто не могло помешать моему плану разыскать Боттичелли и познакомиться не только с его работами, но и с самим художником.

Тем не менее я устроил себе небольшую пытку.

Я занял комнаты в палаццо неподалеку от главной площади города, нанял неумелого и удивительно доверчивого слугу, чтобы тот приобрел для меня побольше дорогих нарядов, пошитых из тканей моего любимого красного цвета – я до сих пор предпочитаю его всем остальным, – а потом направился в книжную лавку и не прекращал стучать, пока хозяин не отворил дверь, чтобы принять мое золото в обмен на последние книги, посвященные поэзии, искусству, философии, – книги, которые, по его словам, «читают все».

Потом, вернувшись к себе в комнаты, я сел, зажег одну-единственную лампу и проглотил все, что смог, из мировоззрений века. Тогда я улегся на пол и уставился в потолок, потрясенный стремительным возвращением к классике, страстным восторгом по отношению к поэтам Древней Греции и Рима и верой в чувственное начало, укрепившееся в этом столетии.

Замечу, что некоторые из тех книг представляли собой печатные издания, появившиеся на свет благодаря чудесному изобретению Гутенберга. Они произвели на меня огромное впечатление, хотя я, как и многие, предпочитал тогда красоту старинных рукописных фолиантов. По иронии судьбы, даже после твердого укоренения технологии книгопечатания люди продолжали хвастаться рукописными библиотеками. Но я отклонился от темы.

Я говорил о возвращении к греческой и римской поэзии, о современной увлеченности эпохой моей смертной жизни.

Римская церковь, как я и предполагал, обладала безграничной властью.

Но в тот век произошло немыслимое смешение стилей и расширение границ искусства – этот самый стилистический сплав я узрел в картинах Боттичелли, полных прелести, естественной красоты, но предназначенных для украшения личной часовни Папы в Риме.

Где-то ближе к полуночи я выбрался из своего жилища, обнаружив, что, несмотря на установленный в городе комендантский час, таверны пренебрегали указом, а в переулках таились головорезы.

В полном смятении я направился в огромную таверну, до отказа заполненную молодыми жизнерадостными пьянчугами, слушавшими пение розовощекого подростка, аккомпанировавшего себе на лютне. Я сел в уголке, стараясь справиться с неуправляемыми эмоциями, с разыгравшимися страстями, но знал, что непременно разыщу дом Боттичелли. Непременно. Мне необходимо увидеть все его картины.

Что же останавливало меня? Чего я страшился? Что происходило в моей душе? Естественно, боги знали о моем железном самообладании. Я тысячи раз доказывал, что могу управлять собой.

Разве я не отказался от Зенобии во имя сохранения Священной Тайны? Разве не страдал еженощно из-за расставания с несравненной Пандорой, которую, возможно, никогда больше не увижу?

Не в силах утрясти сумятицу в мыслях, я подошел к одному из мужчин постарше, не участвовавшему в пении юнцов.

– Я приехал, чтобы найти одного великого художника, – сказал я.

Он пожал плечами и отпил глоток вина.

– Когда-то я и сам был великим художником, – сказал он, – но давно. Теперь я только пью.

Рассмеявшись, я подозвал служанку и приказал принести ему новый стакан вина. Он кивнул в знак благодарности.

– Я ищу человека по имени Боттичелли, если я правильно расслышал, когда мне его называли.

Теперь засмеялся он.

– Вы ищете величайшего художника Флоренции. Найти его несложно. Он всегда занят и не обращает внимания на зевак, что слоняются по мастерской. Наверное, он и сейчас работает.

– А где мастерская? – спросил я.

– Он живет на Виа Нуова, прямо перед Виа Паолино.

– Но скажите… – Я замялся. – Что он за человек? Как по-вашему?

Он снова пожал плечами.

– Не плохой и не хороший, хотя чувство юмора у него есть. Не из тех, кого, раз встретив, не забудешь. Вот его картины – другое дело. Сами увидите, когда познакомитесь. Но нанять его не получится. У него и так полно заказов.

Я поблагодарил старика, положил на стол деньги на случай, если он захочет еще вина, и выскользнул из таверны. Задав несколько вопросов, я нашел дорогу к Виа Нуова.

Ночной дозорный показал мне дом Боттичелли, махнув рукой в сторону обширного строения – отнюдь не величественного палаццо, как я ожидал, – где художник жил вместе с братом и его семьей.

Я застыл перед заурядным зданием, как перед алтарем. По широким дверям, выходящим прямо на улицу, я определил, что здесь расположена мастерская; ни в одной из комнат не горел свет – ни на первом, ни на втором этаже.

Как же попасть в мастерскую? Как увидеть, над чем работает мастер? Ведь я могу приходить только по ночам. Никогда еще я так не проклинал ночную тьму.

Золото – вот мой помощник! Золото и дар Очарования. Хотя я не знал, хватит ли у меня дерзости околдовать Боттичелли.

Неожиданно, не в силах сдержаться, я забарабанил кулаками по двери.

Естественно, никто не ответил, и я принялся стучать снова.

Наконец в окне наверху зажегся свет и послышались шаги.

Чей-то голос поинтересовался, кто я и что мне нужно.

Что я мог ответить? Солгать своему божеству? Но в дом нужно было попасть любой ценой.

– Мариус Римский, – ответил я, с ходу придумав имя. – Я привез кошель золота для Боттичелли. В Риме я повидал его картины и пребываю в совершенном восхищении. Мне нужно передать ему кошель из рук в руки…