Ирина Верехтина - Исчезнувшие

Утвердившись в своём решении, Лось прислушался к тому, что говорил Гордеев Ирочке. А она отвечает, да ещё как… Ей бы помолчать, в кругу друзей не щёлкай клювом, молчание лучшая защита от нападения и экономит силы, и морально обезоруживает противника. А Ирочка полезла в бутылку, а бутылка радостно и гостеприимно распахнула горлышко, Гордеев разоряется любо-дорого, жалко, слушать некому.

– Брудершафт – это для своих. Для тех, кто со мной. А вы не с нами… – Гордеев увидел Ирочкино растерянное лицо и понял, что слишком круто взял. – Ты не с нами. И ведёшь себя неспортивно. Просто учти на будущее. Слышишь, лыжи позади не ширкают – оглянись. Видишь, нет за тобой никого – не молчи. Надо было предупредить, мы бы подождали, – начал Гордеев «курс строевой подготовки» и внезапно замолчал.

Сообразил, что Ирочка не виновата, предупредить должен был Васька, а не она. И Надя хороша. И Лось хорош, привёл человека в группу, не ознакомив с правилами.

– Хорош уже, Гордей, – вклинился Лось. – Ничего с ними не случится, не тайга, вдвоём доедут, не пропадут.

Гордеев не отвечал, молча смотрел на убегающую в лес… нет, на выбегающую из леса лыжню, словно ждал, что сейчас появятся Надя с Васькой. Нет. Давно бы появились. Может, на Гжель пошли? К шоссе выйдут, там автобус ходит… редко, но ходит.

– Может, они на гжельский автобус… или на лыжах на Гжель пошли, с них станется, с фонарём по темнотище…

В глазах Лося промелькнуло сомнение. Вот так же ушла из группы Наталья, и не звонит, хотя с Гордеем дружила, и с Маритой болтали как две кумушки. И Люба с Юлей, и их мальчишки – ушли и больше не пришли, как отрезали. И Лера перестала с ними ходить. Лось подозревал, что у неё роман с Иваном Мунтяну, дело молодое, но могла бы хоть через раз в группе появиться… или не могла?

А Виталик втюхался по уши в эту Леру, не было печали, так нашёл. Видел, как смотрел на неё Иван, и она смотрела. Да все видели, вся группа! Они и не скрывали. Виталя мог догадаться, что она поедет к Ивану, дурак бы догадался.

Дурак-то догадался, а Лось догадался только сейчас: все дороги сходились в одну, все вели в заброшенный лагерь, к Ивану Мунтяну. «В лето 6362 жили три брата, Кый, Щек и Хорив, и сестра их Лыбедь… И построили они город, и назвали его Киев, в честь старшего брата. Был вокруг города лес и бор велик, и ловился там всякий зверь, и были те мужи мудрые и смышлёные… Когда же он возвращался, Кый, то пришел на Дунай, полюбил одно место, и поставил там небольшой городок Киевец, и хотел было сесть в нём своим родом, да не дали ему окрестные племена… Кый же, вернувшись в свой город, тут и умер. И два брата его, Щек и Хорив, тут же скончалися, а сестра их Лыбедь стала рекой…».

Оставив спорт, Лосев пристрастился к чтению, «Повесть временных лет» покорила его текучестью изложения и мудростью содержания. И теперь вспоминалась, к месту и не к месту… А Ирка похожа на Лыбедь эту. А он дурак. Идиот. Счастье ждать не любит, к другим уйдёт, не вернётся.

– Дмитрий, – не своим голосом выговорил Гордеев, и Лось не сразу сообразил, что к нему обращаются. – Завтра идём. Вдвоём.

– Куда это мы идём? У меня на завтра планы… У нас. – Дима улыбнулся Ирочке. Она недовольно дёрнула плечом и посмотрела на Лося холодно-равнодушно. Наговорил обидных слов. И Гордеев наговорил, а Димка не заступился. Так что о «планах» можешь не мечтать.

Вот те на… А он-то жениться собрался, на Лыбеди. И братьев её на свадьбу пригласить, если таковые имеются. Лось прочёл в глазах Лыбеди отказ, но не расстроился, как хотелось Ирочке.

И мрачно подтвердил:

– Едем, Гордей. – Повернулся к Ирочке, ободряюще улыбнулся. – Ты отдыхай пока, а я завтра вечером позвоню. И это… Прости. Мы тут наговорили… За наших испугались, а на тебе сорвались, больше ведь не на ком. Ну такие мы, мужики, дураки. Дуроломы.

Вечером Гордею позвонил Васька. Извинился. Рассказал про Надю, которую нашёл в глубоком обмороке, и пришлось идти на шоссе и ловить машину. О том, кого он нашёл ещё и кто сидел сейчас возле горки вишнёвых полешек, сжимая в кулаке верёвку санок и вглядываясь мёртвыми глазами в непроглядную темь, Васька рассказывать не стал. Знает один – сам себе господин, знают два – знают двадцать два.

А Надя, его Надя, так ничего и не поняла, она же не видела, КАК. И ЧЕМ – тоже не видела. За полено он хватался в перчатках, и метель была, и лыжню замело, следов никаких… Сидеть за нелюдя ему не придётся.

Не рассказал он и о том, как довёл Надю до двери в её квартиру, и Надина мама, увидев его «аристократически» бледное лицо и глаза, в которых стоял пережитый ужас (Надя к тому времени пришла в себя и выглядела нормально, даже румянец на щеках появился) – Надина мама взяла Ваську за руку и буквально втащила в квартиру. Васька еле передвигал ноги и был, как определила Надина мама, хорошо не в себе. Расспрашивать, что произошло, она не стала.

Ваську напоили горячим чаем со сгущёнкой. Не помогло. Напоили коньяком. Помогло. Куртку Надя с него стащила, и шапку, а лыжные ботинки он так и не снял, и на диван его положили в них. Надя присела на корточки и зубами раздёрнула заледенелые узлы на шнурках. Надин отец усмехнулся: из его дочки получится хорошая жена, и этому парню, если он кандидат в мужья, дико повезло… Надя вроде рассказывала про какого-то артиста, учится в театральном, и всё время её смешит. А этот другой, не смешной, и лицо измученное.

«Измученный» брыкнул ногой, с которой Надя снимала ботинок, и Ваське было щекотно. Ботинок полетел в противоположный угол комнаты, отец одобрительно улыбнулся, мама ужаснулась: хорошо, не в сервант, рядом пролетел, бог есть… Надя сняла с «суженого» второй ботинок и с вызовом посмотрела на родителей.

– Пойду одеяло овечье достану, – заторопилась мама. – А то замёрзнет, в ночь мороз обещали.

Мороз! Значит, в следующую субботу снова в поход, и снова Гордей будет орать, чтобы на озеро не совались, лёд снизу тает, изнутри, провалитесь, до берега не потащу, сами поплывёте. Счастье.

Они поедут впятером, с Лосем и этой Ирочкой. Да бог с ней, пусть едет. С обедом Наде поможет. Можно суп из пакетиков сварить, тогда не надо картошку чистить, на морозе… Надя счастливо улыбнулась. Мама, папа, Васька. Ей больше никого не надо.

Она уселась было за рояль: ей всегда нравилось играть, когда ей было очень хорошо. Но мама решительно захлопнула крышку:

– Мальчик же спит! Ты что, с ума сошла?

Он для неё уже – мальчик. Уже заботится, переживает, и коньяком напоила. Неисповедимы пути твои, Господи…

* * *

На лоб легла прохладная ладонь, и Васька проснулся. И увидел солнце. У него дома окна смотрели на запад, и солнца быть не могло. Или уже вечер?! И обои… не такие. Васька вспомнил, что он заснул на чужом диване, в ботинках, какой стыд… Оказывается, спать в лыжных ботинках очень даже хорошо, и ногам легко. Васька пошевелил пальцами. Хорошо! И одеяло тёплое. В лыжных ботинках под одеялом? Бред.