Франсин Тун - Дочь ведьмы [litres]

Бывшая владелица дома из Лоуленда была права лишь в одном, по мнению Найла: она изменила название дома на Данскейт. До нее дом принадлежал дяде Алана Мэкки и был известен как Домик охотника.

Дядя Алана был охотником и сильно выпивал. Он рассказывал, что флигель, который теперь превращен в мастерскую Найла, когда-то был увешан ловушками и капканами, тушами животных и заставлен бочками с домашним пивом. Алан говорит, что ногти его дяди всегда были черными от засохшей крови и земли. Однажды ночью охотник взял топор, подошел к лестнице и разрубил ее на куски, которые затем сжег на костре.

Обстоятельства его смерти остаются неясными. Однажды вечером, в пабе, Найл спросил Алана, что все-таки стряслось с его дядей. Но Алан не ответил. Он молча допил свой эль, поставил пустой бокал на маленький круглый столик и вытер рот. Наступила тягостная тишина. Затем он поднялся со стула и стал одеваться. Перед тем как уйти, он бросил, что прошлое лучше не ворошить, не будить мертвецов. Тогда Найл подумал о тех, кто покоится в земле…

Чери, владелица бензоколонки, как-то рассказала Найлу, что охотник умер вскоре после того случая с лестницей. Наклонившись вперед над кассовым аппаратом, заклеенным рекламой лотереи, она одними губами произнесла: «повесился», слегка коснувшись рукой основания шеи. От этой истории Кристина пришла в ужас и попыталась наполнить дом кристаллами Новой эпохи, чтобы как-то «рассеять плохую энергию».

То же самое сказал Найлу Хэмиш Мюррей в гостинице «Черная лошадь». По его словам, Алан нашел охотника во флигеле. Брюс Данбар, разносчик яиц, тоже это подтвердил, просунув голову в окно грузовика Найла; от него пахло табаком «Золотая Вирджиния». Он сказал, что тело охотника две недели провисело вместе с тушами убитых животных. Местные детишки часто спрашивали Кристину, не проклят ли ее дом. Найл ловил встревоженные взгляды некоторых людей, когда рассказывал, где живет…

Найл иногда вспоминает судьбу старой лестницы, когда раздумывает о том, чтобы построить новую. Теперь такое происходит гораздо чаще. «На меня, конечно, тоже иногда находит, – сказал он своему другу Сэнди несколько недель назад в пабе, – но чтобы повеситься? Ни за что. Никогда…»

Сэнди Росс в ответ лишь улыбался. Найл знал, что это улыбка сочувствия, но в такие секунды чувствовал неискренность, понимал, что его друг не может по-настоящему понять его боль. После нескольких рюмок ему и вовсе начинало казаться, будто над ним издеваются. Он смотрел, как Диана, девочка-подросток, работающая здесь по выходным, несет им несколько наполненных пивом бокалов.

– Сколько еще нужно выпить, прежде чем мы начнем швырять в огонь барные стулья?

Сэнди Росс был спокоен, а когда заговорил, то казалось, будто он считает себя эталоном мудрости.

– С мыслями ничего не поделаешь. Пора по домам, вот и все. И мне, и тебе, приятель.

Найл все чаще замирает как вкопанный, когда распиливает доски или забивает гвозди и смотрит на инструмент, который держит в руках. Потом распрямляет спину и прикасается к зубьям пилы или взвешивает в руке тяжелый молоток, иногда замахивается на столб в мастерской… и продолжает работать.

В последние несколько дней он размышлял о том, как Кристина называла начало года по кельтскому календарю, когда мертвые переходят в царство живых: Самайн или Оидхе Шамхна. Он помнит, как поздно ночью возле дома она устраивала ритуальный костер. Он так и не смог отучить ее от этих странных привычек. Однажды какой-то старик у паба сказал ему, что она ведьма. Остальные были слишком вежливы, чтобы заявить такое в лицо…

Незадолго до переезда в Страт-Хорн она решила научиться искусству разводить костры, наполнять небо дымом. Он догадывался, что она училась в Эдинбурге и тогда – в подростковом возрасте – начала изучать рэйки и эмоционально-фокусированную терапию. Она работала у Нейпира, старого знахаря-травника, и в кафе «Форест». Там она подружилась со студентами, которые учились в корпусах университета Джорджии, расположенных по соседству. А с некоторыми, как он теперь предполагал, не просто подружилась… Она целовалась с богатыми английскими мальчиками с пирсингом на губах, волонтерами из «Пипл-энд-Плэнет».

Свои догадки он строил на деталях, брошенных ею как бы мимоходом. Он помнит, как краснел от ревности и испытывал тихую ярость – чувства, нетипичные для него. Ему хотелось видеть ее одинокой семнадцатилетней девушкой, которая долгие летние вечера проводит на зеленых лугах среди трав и цветов. Он представлял ее среди барабанщиков, танцовщиц с пои и канатоходцев, читающей по ладоням, поедающей яблоки и получающей кайф от происходящего вокруг.

Из Эдинбурга она переехала в Страт-Хорн, устроилась на работу в отель «Касл». Как она всегда говорила, чтобы сменить обстановку. Город был для нее диким, неизведанным местом. Позже он узнал, что ее мать, Лилит, родом с западного побережья и к тому же наполовину цыганка. Возможно, так она стала говорить о матери после того, как начала предсказывать людям судьбу. Она считала, что у нее есть дар. В Страт-Хорне люди не вели себя так, как она. Эдинбург сформировал ее личность и характер, но, возможно, она научилась читать судьбы людей у своей матери.

Лежа в постели, он открывает глаза и, не поднимая головы с подушки, протягивает руку и включает радио. Убавив громкость, он слышит, как снаружи усиливается ветер и его вой становится громче, чем футбольный репортаж. Окно – светло-серый квадрат на стене. Оставленное в саду запасное постельное белье теперь точно намокнет… В приемнике слышны шипение и треск, которые перерастают в визг, как у неисправного микрофона. Он раздраженно хлопает ладонью по радиоприемнику, и тот падает со стола, но шум не прекращается. Выругавшись, он приподнимается на одной руке, чтобы наклониться и выдернуть шнур из розетки.

Найл откидывается на подушки, липкие от пота, и подкладывает под спину еще одну. Комната куда-то плывет у него перед глазами. Он замечает кружку чая, которую принесла ему Лорен, и смотрит на часы. Почти полдень. Чай совсем остыл, но он все равно с удовольствием пьет его.

Он снова ложится и проваливается в беспокойный сон. Его мозг сейчас – словно измятая постель. Ему снится, что он у себя в мастерской и на его плечо ложится чья-то рука. Он слышит скрип, слышит, как кто-то взводит курок. Потом снова просыпается, понимает, что голоден и замерз. Болезненные ощущения отступают, и он некоторое время лежит неподвижно, в лицо дует холодный воздух из щели в окне. Хочется встать и подкрепиться, но его тело сейчас – словно тяжелый мешок с углем. Он слышит, как Лорен все еще топчется внизу, потом поднимается и хлопает дверью своей спальни.