Роберт Маккаммон - Жизнь мальчишки [litres]

Внизу пахло животными, запах был не то чтобы неприятный, но резкий. Вокруг стояли клетки из блестящей нержавеющей стали, стены были выложены сверкающей белой кафельной плиткой, а свет давали флуоресцентные лампы. Доктор Лезандер был одет в свой обычный белый халат, его лысина блестела под ярким светом ламп. Когда он здоровался с отцом, его голос был тихим, а лицо невеселым. Доктор Лезандер взглянул на меня и положил мне руку на плечо.

– Кори, – сказал он, – хочешь посмотреть на Бунтаря?

– Да, сэр.

– Тогда я отведу тебя к нему.

– Он ведь не… он ведь не умер, правда?

– Нет, он еще не умер. – Рука доктора принялась осторожно разминать напряженную мышцу у основания моей шеи. – Но он умирает. Я хочу, чтобы ты это понимал.

Глаза доктора Лезандера поймали мой взгляд и больше не отпускали его.

– Я сделал все для того… чтобы Бунтарю не было больно… но ему все равно очень плохо.

– Пожалуйста, помогите ему! – крикнул я. – Вы же доктор!

– Верно, но даже если я сделаю операцию, это ему не поможет. Он очень сильно пострадал.

– Но вы же… не можете… просто так дать ему умереть !

– Пойдем поглядим на Бунтаря, сынок, – позвал меня отец. – Нам лучше поторопиться.

«Пока там еще есть на кого смотреть» – вот что он хотел сказать.

Отец остался ждать снаружи, а мы с доктором Лезандером вошли в маленькую комнату. Еще в дверях я услышал свистящий звук закипающего чайника. Наверху, в кухне, миссис Лезандер готовила для нас чай: на плите у нее кипела вода. В комнате, куда мы вошли, стоял резкий, тошнотворный запах. Я увидел полку, полную пузырьков, и небольшой столик с врачебными инструментами, аккуратно разложенными на голубой ткани. В центре комнаты стоял стол из нержавеющей стали с продолговатым возвышением посредине, накрытым одеялом размером как раз с собаку. У меня подкосились ноги: одеяло было пропитано подсыхающей кровью.

Должно быть, меня начало трясти, потому что доктор Лезандер сказал:

– Можешь не смотреть, если тебе не хочется…

– Нет, я хочу посмотреть.

Доктор осторожно откинул край одеяла.

– Спокойно, спокойно, – проговорил он, словно обращаясь к раненому ребенку.

Бугор на столе начал дрожать, и я услышал, как кто-то заскулил под одеялом, отчего у меня сразу же оборвалось сердце. Глаза мои наполнились горячими слезами. Я хорошо помнил, кто так скулил: когда отец впервые принес Бунтаря к нам домой щенком в коробке, тот боялся темноты. Подойдя к столу, я взглянул на то, что показал мне доктор Лезандер.

Колесо грузовика проехало по голове пса. Белая шерсть и кожа на одной стороне его черепа были содраны, и там теперь виднелись розовая кость и оскаленные зубы. Красный язык сновал в кровавой каше. Один глаз приобрел серый, какой-то мертвенный цвет, другой был влажным, полным страха. Кровавые пузыри вырывались из ноздрей Бунтаря, дыхание было затрудненным, хриплым. Одна из передних лап превратилась в бесформенное месиво, торчали острые обломки костей.

Наверно, я застонал в тот момент, не помню. Когда единственный глаз Бунтаря нашел меня, мой друг сделал отчаянную попытку подняться, но доктор придержал его сильной рукой, и пес снова замер.

Я увидел иглу, воткнутую в бок Бунтаря, трубку, через которую из бутыли текла в его тело какая-то прозрачная жидкость. Бунтарь заскулил, и я инстинктивно протянул руку к его изуродованной морде.

– Осторожно! – предупредил меня доктор Лезандер.

Конечно, мне даже в голову не пришло, что в агонии животное может укусить все, что движется в поле его зрения, даже руку мальчика, который всегда его любил. Окровавленный язык Бунтаря вывалился из пасти и слабо лизнул мои протянутые пальцы. Не в силах что-либо сказать или сделать, я так и стоял, глядя в тупом отчаянии на алую полосу крови на своей руке.

– Его муки не поддаются описанию, – сказал доктор Лезандер. – Ты ведь и сам это видишь, верно?

– Да, сэр, – ответил я будто в кошмарном сне.

– У него сломано несколько ребер, их осколки проткнули ему легкое. Удивляюсь, как у него до сих пор не отказало сердце. Этого можно ожидать в любую минуту.

Доктор Лезандер снова накрыл Бунтаря одеялом. Я стоял и молча смотрел на дрожащий холмик.

– Ему, наверно, холодно? – наконец проговорил я. – Он замерз.

– Нет, не думаю.

«Нит» – вот как док Лезандер сказал это. Снова взяв меня за плечо, он проводил меня до двери.

– Пойдем, нам есть о чем поговорить с твоим отцом.

Отец ждал нас в коридоре.

– Как дела, приятель? – спросил он.

Я ответил, что все в порядке, хотя испытывал сильную тошноту. Запах крови все еще стоял в моих ноздрях, густой и горячий как грех.

– Бунтарь – очень сильный пес, – сказал нам док Лезандер. – Большинство собак на его месте давно бы умерли.

Взяв со стола папку, он достал оттуда листок бумаги. Это был незаполненный бланк, поверх которого значилось: «Дело № 3432».

– Я не знаю, сколько еще проживет Бунтарь, но уже сейчас участь его решена.

– То есть надежды нет? – спросил отец.

– Никакой, – ответил док Лезандер и быстро перевел взгляд на меня. – Мне очень жаль, Кори.

– Бунтарь – моя собака, – сказал я им, и слезы вновь заструились по моим щекам. Нос заложило, и я не мог продохнуть, словно бетон заполнил ноздри. – Он еще может поправиться.

Еще не договорив, я уже знал, что никакое воображение в мире не поможет осуществить мое желание.

– Том, если вы сейчас подпишете этот бланк, я сделаю собаке укол, после которого она… хм…

Док Лезандер снова взглянул на меня.

– Она уснет, – закончил за него отец.

– Совершенно верно. Лучше не скажешь. Надо вот тут подписать. Ах да, конечно, вам же нужна ручка.

Док Лезандер выдвинул ящик письменного стола, нашарил в нем ручку и протянул нам.

Отец взял ручку. Я знал, о чем идет речь. Меня не нужно было утешать и обманывать, как шестилетнего. Я отлично понимал, что Бунтарю необходимо сделать укол, чтобы помочь ему умереть. Возможно, в данной ситуации это было самое правильное и гуманное решение. Но Бунтарь был моей собакой, я кормил его, когда он был голоден, и мыл, когда он прибегал с улицы весь в грязи, я отлично знал его запах и помнил ощущение его языка на своем лице. Я знал его как никто другой. Такого пса, как Бунтарь, у меня больше не будет никогда. Большой комок встал у меня в горле. Отец склонился над бланком, уже почти касаясь его ручкой. Я не знал, куда девать глаза, пока мой взгляд не остановился на черно-белом снимке в серебряной рамке на столе доктора. Молодая белокурая женщина на фотографии махала кому-то рукой. На заднем фоне виднелась ветряная мельница. У меня ушло несколько секунд на то, чтобы разобрать: эта молоденькая девушка со щеками-яблоками – не кто иная, как Вероника Лезандер.