Роберт Маккаммон - Жизнь мальчишки [litres]

Потом мы с доком Лезандером сидели на крыльце, согреваемые теплом октябрьского дня. Я выпил стакан чая и съел кусок яблочного пирога миссис Лезандер. Доктор надел темно-синий вязаный шерстяной джемпер с пуговицами золотистого цвета – по утрам уже было холодно. Сидя в кресле-качалке и глядя на багряные холмы, он сказал:

– Все это выше моего понимания, Кори. Никогда в жизни не видел ничего подобного. Никогда. Мне следовало бы подробно описать этот случай и послать статью в научный журнал, но я не думаю, что там кто-нибудь мне поверит.

Сложив руки на груди, он подставил лицо последним темно-желтым лучам заходящего солнца.

– Бунтарь умер, Кори.

Я молча сидел, уставившись на дока Лезандера, облизывая сладкую верхнюю губу.

– Бунтарь умер, – повторил доктор. – Наверно, ты этого не поймешь, потому что это непонятно мне самому. Бунтарь ничего не ест и не пьет, не опорожняет кишечник и мочевой пузырь. Его тело настолько охладилось, что внутренние органы просто не могут действовать. То, что у него бьется сердце… это можно сравнить с барабаном, из которого выбивают однообразную дробь без малейших вариаций. Его кровь, если мне удается что-то выжать из его вен, – сплошной яд. Он исхудал до последней степени, но продолжает жить. Ты можешь это объяснить, Кори?

«Да, – ответил я про себя. – Своей молитвой я прогнал от него смерть».

Но вслух я не сказал ничего.

– Ну ладно. Тут какая-то тайна, не поддающаяся моему пониманию, – проговорил доктор Лезандер. – Из тьмы мы вышли, и во тьму мы уйдем.

Последние слова, сложив руки на груди и мерно покачиваясь в кресле, он произнес больше для самого себя.

– И не важно, о ком идет речь – человеке или животном.

Мне не нравилась тема этого разговора: страшно было думать о том, что Бунтарь совсем отощал, что его шерсть выпадает, что он ничего не ест и не пьет, но тем не менее никак не умирает. Мне был ненавистен пустой, бессмысленный звук ударов его сердца, так напоминающий стук часов в доме, где никто не живет. Чтобы отделаться от этих мыслей, я сказал:

– Отец рассказывал мне, что вы убили фашиста.

– Что-что? – испуганно переспросил док Лезандер.

– Отец сказал, что вы убили немецкого фашиста в Голландии. Вы были так близко от него, что видели его лицо.

Док Лезандер с минуту молчал. Мне стало неловко: я вспомнил, что отец просил никогда не расспрашивать доктора об этом, потому что люди, побывавшие на войне, как правило, не любят вспоминать, как кого-то убивали. Что касается моих знаний о войне, то они в основном сводились к похождениям Храбрых парней [21] Храбрые парни («The Gallant Men») – герои одноименного телесериала 1962–1963 годов об американских солдатах, сражающихся в Италии во время Второй мировой войны. , сержантов Рока и Сондерса. Все мои представления о героях войны укладывались в некое телевизионное шоу, приправленное картинками из комиксов.

– Да, – наконец ответил доктор Лезандер. – Я находился всего в паре шагов от него.

– Господи! – выдохнул я. – Вот уж, наверно, страху вы натерпелись! То есть… я хотел сказать… на вашем месте я бы наверняка испугался.

– Да, я и сам тогда струсил не на шутку. Этот немец, вооруженный винтовкой, ворвался ко мне в дом. У меня был пистолет. Немец был очень молод – юноша, почти мальчик. Такой светловолосый голубоглазый юнец из тех, что обожают парады. И я застрелил его. Он рухнул как подкошенный.

Доктор Лезандер продолжал мерно покачиваться в кресле.

– Никогда раньше я не стрелял из пистолета. Но на улицах было полно фашистов, они врывались в наши дома. Что еще мне оставалось делать?

– Значит, вы герой? – спросил я.

Доктор Лезандер невесело улыбнулся:

– Нет, никакой я не герой. Просто сумел выжить.

Я смотрел, как его руки стискивают и вновь отпускают подлокотники кресла. Его короткие и тупые пальцы походили на какие-то мощные орудия.

– Все мы до смерти боялись фашистов. Блицкриг, коричневые рубашки, «Ваффен СС», люфтваффе – эти слова вызывали ужас. Через несколько лет после войны я встретил одного немца. Во время войны он был нацистом, настоящим чудовищем.

Подняв голову к небу, доктор Лезандер посмотрел на стаю птиц, летевших на юг.

– Однако это был обычный человек, не более того. С плохими зубами, перхотью и запахом пота. Вовсе не супермен – рядовой человек. Я рассказал ему, что был в Голландии в тысяча девятьсот сороковом году, когда немцы захватили нашу страну. Он ответил мне, что никогда не бывал в Голландии, а после… попросил у меня прощения.

– И вы простили его?

– Да. Я простил это исчадие ада, хотя многие мои друзья были раздавлены фашистским сапогом. Потому что он был солдат и исполнял приказы. У немцев стальной характер. Они беспрекословно исполняют полученный приказ, даже если их заставляют идти прямо в огонь. Конечно, я мог бы дать этому человеку пощечину, плюнуть ему в лицо или осыпать проклятиями. Я мог бы поставить перед собой цель – травить его до самой смерти. Но я не зверь. Что было, то прошло, и не следует будить спящую собаку. Ты согласен со мной?

– Да, сэр.

– А теперь, раз зашла речь о собаках, пойдем и взглянем на Бунтаря.

Доктор встал, скрипнув коленными суставами, и мы пошли в дом.

И вот настал день, когда доктор Лезандер сказал, что он сделал все, что было в его силах, и держать Бунтаря в его лечебнице больше нет смысла. Он возвращал нам Бунтаря, и мы отвезли его домой в своем пикапе.

Я по-прежнему любил своего пса, несмотря на то что сквозь его редкую белую шерсть просвечивала серая мертвая плоть, череп был деформирован и покрыт шрамами, а высохшая лапа была тонкой и кривой, как веточка. Мама не могла находиться рядом с ним – таким он стал страшным. Отец завел разговор о том, что Бунтаря нужно усыпить, но я не хотел даже слышать об этом. Бунтарь был моим псом, и он, несмотря ни на что, был жив.

Бунтарь ничего не ел, не выпил и капли воды. Он все время лежал в своем загончике, потому что его лапа была изуродована и он едва мог передвигаться. Мне ничего не стоило пересчитать его ребра: их сломанные концы различались под тонкой, как бумага, кожей. Когда я буду приходить днем из школы, Бунтарь станет приветствовать меня, виляя хвостом. Я буду ласково гладить его, хотя, если честно, от ощущения мертвой плоти под рукой у меня мурашки бежали по коже. Потом Бунтарь надолго уставится в пространство, и я все равно что останусь один, пока он вновь не вернется к действительности. Мои приятели в один голос твердили, что Бунтарь безнадежно болен и лучше бы его усыпить. В ответ я спрашивал, как бы они отнеслись к тому, что их самих решили бы усыпить в случае болезни, и это сразу затыкало им рты.

Вот так для нас начался сезон призраков.

Дело не только в том, что на горизонте замаячил Хеллоуин. На полках у Вулворта появились картонные коробки с шелковыми костюмами и масками из пластмассы наряду с блестящими волшебными палочками, тыквенными головами из резины, шляпами колдуний и резиновыми пауками, покачивающимися на черных ниточках. В прохладном сумеречном воздухе разлилось странное пугающее ощущение, над холмами повисла гнетущая тишина. Призраки собирались с силами, чтобы вволю порезвиться в октябрьских полях и поболтать с теми, кто согласится их слушать. Из-за моего повышенного интереса к чудовищам мои приятели и даже родители пребывали в полной уверенности, что Хеллоуин – моя любимая пора.