Иринарх Кромсатов - Лярва

Достигнув конца рассказа, Пацкевич был уже взмокшим от пота вследствие немалого психологического напряжения, да и слушатель принял сильнейший эмоциональный разряд и выглядел притихшим, ошеломлённым и не знал, как реагировать.

— Сам видишь, что дело исключительное, — завершил Пацкевич, — и я всё собираюсь съездить в ту деревню, чтобы убедиться собственными глазами, что вся эта рассказанная мне история — правда. А убедившись, можно бы попытаться и вырвать девочку из когтей этой мегеры, тем более что она явно перестала видеть берега. В конце концов, насколько я понимаю, там уже и уголовных преступлений наверчено немало: это и жестокое обращение, и совращение малолетних, и изнасилование. В общем, удила в том доме явно закушены, и давно пора лишать эту тварь родительских прав, по-моему. Но вот беда: всё, понимаешь ли, никак не могу найти время, чтобы вырваться и поехать. Да и, кроме того, — он смущённо улыбнулся, — и перед ребятами ведь не очень удобно, которые мне рассказали, вроде как доверились. Сами-то тоже замешаны, получается! Ведь всё видели и не донесли, промолчали. Это уж чуть ли не сообщничество. Однако съездить надо, конечно, в любом случае надо съездить! Этак уже нельзя дальше-то.

Он ещё раз невесело улыбнулся, посмотрел на часы и встал. Замалея пробормотал какую-то приличествующую случаю чушь о том, что «как только земля носит» и тому подобное, — и тут же умолк, сам устыдившись. Пацкевич, слегка кивая, окинул собеседника красноречивым взглядом, показывающим, что не всегда в жизни бывает достаточно причитаний, осуждающего покачиванья головой и бабьего всплеска руками. Затем, уже взявшись за ручку двери, добавил:

— Но ты не бери особо в голову. Съездим, разберёмся и остановим весь этот ужас. Надо только убедиться, что он существует. Своими глазами увидеть!

И он вышел, впечатав последними словами в мозг слушателя идею, словно поселив в него некоего беспокойного паучка. Того самого ненасытного клопа, грызущего его сознание какою-то неудовлетворённостью и туманным побуждением.

Теперь Замалея вспомнил тот разговор во всех деталях и задумался.

«Своими глазами увидеть». А ну как не увидит? Что, если так и не вырвется, так и не найдёт времени Пацкевич, чтобы съездить? Ведь уже давно собирается, сам признался. А один день в таком аду для той девочки, наверное, идёт за месяц.

Замалея машинально смахнул со щеки слезу и… чуть не съехал с дороги, когда осознал это. Он всю жизнь считал себя несентиментальным, бодрым и оптимистичным человеком, однако судьба девочки неожиданно остро его зацепила, словно саданула плетью по самой душе. Удивлённо косясь на свой влажный от слезы палец, он справился с управлением, однако с этого момента уже чувствовал, что в нём родился и чуть пульсирует некий живой комочек — комочек какого-то смутного намерения. Этот комочек разрастался, крепнул и чем далее, тем более твёрдо оформлялся в осознанное желание — желание увидеть своими глазами, а не глазами Пацкевича.

К подъезду своего дома Замалея подъехал уже в полной уверенности, что осуществит это желание, и очень скоро.

Когда он вошёл в дом, обе его малолетние дочери повисли, как он и ожидал, на его одежде, пискливым гомоном выражая свою радость. Жена, как это давно уже было установлено между ними, подмигнула ему в прихожей в знак того, что дома всё в порядке. В кухне его ожидал вкусный ужин, вокруг него бегали и суетились самые близкие для него, родные люди, однако лицо его, озаряемое улыбкою и искрящееся любовью, однако смех и шутки его с детьми и женою, однако взаимные забрасыванья друг друга вопросами и новостями — все эти свидетельства семейного счастья и уюта нет-нет да и омрачались иногда чужеродной и неуместной мыслью на челе Замалеи, наплывной и смутной тучей тяжёлого, безрадостного и несчастливого намеренья.

Он выехал в субботу утром, отложив все накопившиеся домашние дела на воскресенье. Просто не смог себя удержать и выехал в первый же выходной день — настолько эта затея завладела его сознанием. Жену в свой план действий и вообще во всю историю он не посвятил, надеясь, что дело выйдет незатруднительным.

План же его был прост. Да и не смог бы он составить сложный многоходовый план — не тот был человек. Приехать и удостовериться — это первое. Как удостовериться? Открыть калитку и войти во двор. Подойти к конуре, в которой, судя по рассказу Пацкевича, ребёнок живёт вместе с собакой. И, если девочка действительно окажется там внутри, он просто возьмёт её в охапку и увезёт от ужасной матери. Увезёт к себе домой. Жена всё поймёт, он был уверен в ней абсолютно. Ну а после уж они вдвоём посоветуются и решат, в какой орган государственной власти обращаться и как вообще действовать далее. Такой план мог придумать только Замалея, про которого говорили, что удивительно, как это он не ходит сквозь стены и не ломает углы своею прямолинейностью. Однажды он купил термометр, принёс его домой в отсутствие жены и не нашёл ничего лучшего, как прикрепить его снаружи к стеклу прямо по центру рамы, о чём жена до сих пор не могла вспоминать без смеха. И в этом был весь Замалея.

Однако его простой до смешного план включал две грубые неточности. Во-первых, он начисто забыл про цепь на ошейнике девочки, хотя Пацкевич заострял на этом факте внимание. Было ещё неизвестно, каким образом цепь закреплена и не задействован ли тут замок, от которого необходим ключ. И, во-вторых, он недооценивал саму хозяйку дома и был уверен, что мужская сила всегда и в любом случае возобладает над женской. Он не исключал, что мать девочки может попытаться воспрепятствовать ему силой, но решил, что ему не составит труда справиться со слабой женщиной.

С утра день был ясным и безветренным. Сентябрь перевалил за половину, и огнедышащая золотая осень слилась в страстном поцелуе с бабьим летом, щедро радуя глаз богатством красок жёлто-красного спектра. День был чудесным и тёплым. По обеим сторонам дороги бледно-соломенное лесостепное разнотравье перемежалось небольшими берёзовыми колками в пышном, ярко-жёлтом убранстве чуть колеблемых листьев. Повальный листопад ещё не начался, и если перед лицом водителя и пролетал, кружась, одинокий зазубренный лист, то это было редким и очаровательным исключением, подобно тому как редким и волшебным исключением в оранжевых перелесках были красноватые листья одиноких рябин и их ярко-алые ягодные гроздья. Стояла та трепетная, звенящая тишина последних тёплых дней русской осени, которая ещё способна привлечь к себе внимание отягощённого заботами человека и заставить, буквально принудить его подумать: «А ведь жизнь, чёрт побери, прекрасна!»

Красота окружающей природы возымела своё действие и на Замалею, вследствие чего и так свойственная ему беспечность лишь усугубилась и достигла какого-то неуместного в такой поездке благодушия. Он ехал на встречу с Лярвою — и ехал с улыбкой на лице! Он забыл об осторожности, он забыл о цепи, он забыл о болоте.