Иринарх Кромсатов - Лярва

Липкий страх приблизился к этой чистой душе и остановился совсем близко, покачиваясь и норовя запрыгнуть внутрь.

Поёжившись и оглядевшись по сторонам, он сделал всё-таки этот шаг и вошёл во двор. Медленно, почти крадучись, приближался он к собачьей будке, имевшей вид совершенно пустого и необитаемого короба. Надежды на то, что вот сейчас послышится звук влекомой цепи и из конуры выберется девочка либо большой пёс, о котором рассказывал Пацкевич, медленно таяли. Настороженный слух, как ни старался, не чувствовал ни единого живого движения, ни единого бездушного дуновения — ровным счётом ничего. Тишина стояла настолько мёртвая, неестественно мёртвая, что начала наконец устрашать Замалею. Пару раз он нервически оглядывался назад, словно ожидая удара ножом в спину. И отсутствие опасности сзади лишь разжигало и обостряло его странное, дотоле незнакомое состояние, именуемое беспричинным и острым ужасом.

Наконец он дошёл до конуры и встал подле. Теперь надлежало заглянуть внутрь. Взмокший от пота, уставший от нервного напряжения, он перевёл дух, вздохнул и оглянулся на крыльцо дома. Чёрная бездонная пропасть окна угрожающе пялилась на него своим стеклянным зевом. Ему почудился чей-то пристальный взгляд из-за этого стекла, но он тотчас попытался уговорить себя успокоиться. Думая уже отвернуться от дома к конуре, он задержал взгляд на плотно закрытой двери, и ему почему-то представилось, как вот сейчас, сию минуту эта дверь распахнётся настежь и хозяйка-садистка накинется на него с ножом. «Однако, чёрт возьми, ты не был раньше таким впечатлительным, — подумал Замалея. — И трусом тоже не был! Успокойся и выкинь из головы эти страхи!» Он насильно придал своему взгляду, бывшему секунду назад робким и опасливым, сугубую смелость и беспечность, бойко оглядел ещё раз окно и дверь дома и… вдруг понял, что не хочет оборачиваться к конуре!

Именно не хочет.

И не хочет потому, что крайним боковым зрением уловил уже там какое-то медленное движение. Там, над конурой, кто-то едва заметно шевелился. Это осторожное движение было настолько несомненным, что Замалея, скосив глаза и видя его воочию, почувствовал, как волосы на его голове начинают подниматься дыбом, по спине течёт обильный пот, а ладони становятся влажными и скользкими.

Зрелище, постепенно открывавшееся его взору, наблюдалось не внутри конуры, а позади неё, и оно было столь же неожиданным, сколь и бритвенно острым по своему впечатлению. Бесшумно и очень медленно, словно некий бесплотный дух, из-за конуры и над её крышей вдруг стала подниматься… голова. Сначала показались промасленные, давно не мытые, заколотые в жирный пучок волосы, затем над конурой выдвинулся шишкастый желтоватый лоб, за ним показались те самые, уже как будто знакомые Замалее глаза-буравчики, злобно пронзавшие его до самых потрохов, и, наконец, последовал рот-щель с бескровными губами, искривлёнными не то торжествующею, не то саркастическою улыбкой. «Она что, следила за мной оттуда?» — пронеслось у него в голове. Поняв, что замечена, хозяйка уже быстро и стремительно поднялась во весь рост, вышла из-за конуры и шагнула в сторону Замалеи.

Он не знал, что сказать, и с ужасом взирал на неё, беззвучно шевеля бледными губами. Она подошла угрожающе близко, как бы с намерением пересечь границу личного пространства, окружающую человека, и тем уже наполовину победить его, лишить чувства защищённости. Подошла и некоторое время в упор смотрела ему в глаза своим бездушным, рыбьим взглядом. Наконец произнесла:

— Зачем пожаловал?

Голос у неё был глухой и утробный, словно не желавший звучать, какой бывает только у очень молчаливых и закрытых людей. Замалее даже показалось, что он уловил и подтекст её речи, крайне негостеприимный и советующий ему удалиться. Однако сразу сдаваться и уходить в его планы не входило. (Хотя и очень хотелось уже уйти, говоря по чести.) Поэтому он пересилил себя и ответил, попытавшись даже улыбнуться:

— Водой угостите, хозяюшка? Извините, что зашёл вот так, без спросу.

Он понемногу приходил в себя, расслаблялся. И вдруг допустил неосторожность: невольно выглянул из-за её плеча и посмотрел в сторону собачьей будки, чего она не могла не заметить.

— Понимаете, горло пересохло, а вода во фляге закончилась. Можно?

— Можно, отчего ж нельзя! — немедленно ответила она, нервически дёрнув щекою в сторону конуры и, казалось, усилием воли заставив себя не покоситься в ту сторону. — В дом пройдёшь или сюда вынести?

И тут он опять допустил ошибку. Вместо того чтобы остаться во дворе и быстро обследовать собачье жилище, пока хозяйка исчезнет в сенях, он вдруг засомневался. С одной стороны, ему не нравился чёрный зев упомянутого окна, который позволял наблюдать за его действиями изнутри дома. С другой, Замалее не давала покоя мысль, что она уже заподозрила его интерес к конуре, и потому хотелось это подозрение затушевать, развеять какими-то безобидными действиями. Поэтому он ответил, улыбаясь уже своей обычною, открытою улыбкой:

— Раз приглашаете, то воспользуюсь гостеприимством, хозяюшка!

И направился вслед за нею к крыльцу. Смотря в затылок хозяйке, на эту склизкую дульку слипшихся волос и тщедушное, угловатое тельце, угадываемое внутри огромной и длинной кофты, Замалея шаг за шагом чувствовал возвращение бодрости и присутствия духа, ибо женщина, поначалу столь остро его испугавшая, была ростом ему по грудь и производила впечатление чрезвычайной хрупкости и физической слабости. Чего ж такую бояться? Скрипя ступеньками, он по-спортивному взбежал на крыльцо и, уже входя в тёмные сени, напоследок оглянулся на собачью постройку. Ему вдруг почудилось, что он слышит оттуда, изнутри, тихий металлический лязг и какое-то копошение. Но вслушиваться было уже некогда: он переступил порог и вошёл в дом.

Через сени прошли быстро — они были тёмные, душные и чем-то заставленные, поэтому единственным внятным впечатлением от них остался грязный и липкий пол, на котором Замалея даже поскользнулся. Затем он ступил в первую комнату и уже здесь имел время осмотреться, пока хозяйка вышла за водою. Главное, что неприятно поразило его в этой комнате, помимо ветхой и убогой мебели, — это дух, тяжкий невыветриваемый дух жилища запойного пьяницы, отдающий миазмами спирта, протухшей пищи и давно немытого тела.

Оставивши гостя в комнате, хозяйка вернулась в сени и задержалась там почему-то долее, чем следовало бы женщине, наливающей воду для путника. Поневоле прислушавшись, Замалея уловил какой-то тихий металлический лязг за стеной и насторожился. «Флягу с водой открывает? Тогда звук должен быть другим. Что же это?»

Дверь тихо отворилась и женщина… не показалась за нею. Гость напряжённо всматривался в образовавшийся дверной проём, однако видел там лишь тьму и ничего больше. Ему даже пришла в голову дикая мысль о том, что хозяйка, быть может, настороженно подсматривает за ним в щель между косяком и дверью. Он прислушался. Тихий, еле слышимый перестук пуговиц кофты о полотно двери, казалось бы, подтвердил его странное предположение. Вот дверь чуть дёрнулась. «Однако, чёрт, зачем же следить за мной оттуда?! Да в своём ли она уме?»