Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

Действительно, более половины зеленых могил на графтонском кладбище отмечены как места упокоения неизвестных солдат, так что выражение «увековечить память» подчас кажется весьма противоречивым: ведь памяти-то не осталось; но живые об этом не задумываются и не видят тут даже логической ошибки.

Несколько сотен ярдов отделяют старые укрепления конфедератов от поросшего лесом холма. Раньше на нем леса не было. Здесь среди деревьев и кустарников, если разгрести опавшие листья, можно увидеть ряды неглубоких впадин. Из некоторых можно достать (и потом с благоговением опустить на то же место) небольшие куски разрушенных камней местных пород с краткими и корявыми надписями, сделанными товарищами. Я нашел только одну плитку с датой, только одну с полным именем солдата и названием полка. Всего я нашел восемь плиток.

В этих заброшенных могилах покоятся солдаты армии южан — числом от восьмидесяти до сотни, насколько можно понять. Некоторые погибли на поле боя, большинство умерли от болезней. Двух, только двух, выкопали и перезахоронили на родине. Это campo santo [46] святое место ( исп .). настолько заброшено и забыто, что только тот, на чьей земле оно находится — престарелый почтмейстер из «Приюта путника», — похоже, знает о нем. Но другие мужчины, те, которые помогли упокоиться солдатам-южанам, еще живы и могли бы помочь установить некоторые имена. Разве найдутся люди на Севере или на Юге, которые откажутся отдать дань уважения павшим братьям, наградив их зелеными могилами? Хочется думать, что не найдутся. Конечно, великая война оставила за собой еще несколько сотен таких мест. Тем сильнее молчаливое требование, немая мольба павших братьев, взывающих к «божественному в душе человека».

Они были честными и мужественными противниками, у них было мало общего с политическими безумцами, обрекшими их на гибель, и с лжесвидетельствующими писаками в послевоенное время. Они не перешли из времени славной борьбы во время поношений, из железного века — в медный, из царства меча — в суету и славословие. Среди них нет членов Южного исторического общества. Их мужество не было яростью гражданских лиц, и у них нет голоса в громогласном осуждении, идущем от штатских. Не они подорвали достоинство и вызывающий сострадание пафос погибшей цели. Так дадим этим благородным джентльменам то, что принадлежит им по праву, в «великолепье солнечного дня»!

Есть разные виды смерти — при некоторых тело остается, но при некоторых исчезает вместе с душой. Последнее обычно свершается без свидетелей (если на то воля Божья), и мы, не видя всего, говорим, что человек пропал или уехал в долгое путешествие, — что, в сущности, и происходит, но иногда такое случается при большом стечении народа, и тому есть достаточно свидетельств. Бывает, что умирает душа, а тело остается бодрым еще долгие годы, но существуют достоверные показания, что иногда, умерев вместе с телом, она через какое-то время возрождается там, где осталась гнить плоть.

Размышляя над этими словами Хали (отмеченного Богом), я вдумывался в их значение как человек, который, получив информацию, сомневается, нет ли в ней чего-то, не распознанного им. Задумавшись, я не замечал, куда бреду, пока коснувшийся лица холодный порыв ветра не заставил меня оглядеться по сторонам. С удивлением взирал я на незнакомый пейзаж. По обеим сторонам от меня простиралась унылая, пустынная равнина, поросшая высокой сухой травой, которая ломко шуршала и шелестела на осеннем ветру, навевая странные и тревожные ощущения. Над ней то там, то тут возвышались причудливой формы холодные камни, которые, похоже, нашли согласие друг с другом и как бы обменивались многозначительными взглядами, словно им предстояло стать свидетелями некоего ожидаемого события. Несколько почерневших от ударов молний деревьев, казалось, возглавляли этот враждебный, молчаливый сговор.

Хотя солнца видно не было, я решил, что прошло много времени, и осознал, что воздух сырой и холодный, — осознал скорее подсознательно, чем физически, так как не испытывал никакого неудобства. Над мрачным пейзажем зримым проклятием висели низкие, свинцовые тучи. Во всем ощущались угроза и неясный намек — тень зла, предвестник гибели. Здесь не было ни птиц, ни животных, ни насекомых. Вздохи ветра среди голых сучьев мертвых деревьев, шелест сухой травы, шепчущей земле свои страшные секреты, — никакие другие звуки, никакое движение не нарушали жуткий покой этого мрачного места.

Среди травы я разглядел пострадавшие от непогоды камни, в свое время явно обработанные инструментами. Они потрескались и, поросшие мхом, частично ушли в землю. Некоторые лежали горизонтально, другие — под разными углами, были и такие, что торчали из земли. Несомненно, то были надгробия, хотя самих могил — ни в виде холмиков или, напротив, ям — не существовало: время все сгладило. Среди них встречались и крупные камни, говорившие, что некогда на этих местах не смогли сопротивляться забвению величественные гробницы или претенциозные памятники. Эти останки, свидетельства тщеславия, любви и почтительности, были такими старыми, истертыми и грязными, а само место — таким покинутым, заброшенным и осиротелым, что, по-видимому, я набрел на место захоронения некоего доисторического племени, название которого давно стерлось в людской памяти.

Поглощенный этими размышлениями, я на какое-то время забыл о своих перемещениях, но потом задумался: «А как я очутился здесь?» Ответ, пусть тревожный и обескураживающий, пришел быстро: только он мог объяснить природу моей фантазии — того, что я видел и слышал. Я болен. Я вспомнил, как лежал обессиленный после приступа внезапной лихорадки, и родные рассказывали, что в бессознательном состоянии я требовал больше воздуха и свободы и меня приходилось удерживать в кровати, чтобы я не сбежал. Значит, мне удалось усыпить бдительность моих стражей и забрести сюда — но куда? Этого я не знал. Ясно, что я нахожусь на значительном расстоянии от города, где живу, — древней и славной Каркосы.

Никаких видимых признаков присутствия человека здесь не было — ни вьющегося дымка, ни лая сторожевой собаки, ни рева домашнего скота, ни криков играющих детей, ничего, кроме жутковатого погоста с его ужасной тайной, куда меня привела болезнь. Вдруг у меня опять начался бред — сейчас, когда неоткуда ждать помощи? А может, все происходящее — иллюзия, рожденная безумием? Я громко выкрикивал имена своих жен и сыновей, простирал к ним руки, ступая по разрушенным камням в пожухшей траве.