Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

— Некоторым нравится называть это шарлатанством, — ответил мой попутчик с грубоватым смешком.

Он свернул на Дюпон-стрит, и до нашей встречи в обернской долине я его не видел.

На следующий день после нашей второй встречи служащий гостиницы сказал, что доктор Дорримор из-за небольшого недомогания не покидает своей комнаты. В этот же день я был несказанно счастлив, хотя и удивлен неожиданным приездом на поезде мисс Маргарет Коррей и ее матери из Окленда.

Мой рассказ не любовная история. Я не лжец, а настоящая любовь не может быть правдиво изображена в литературе, находящейся под унизительной тиранией цензуры во имя чистоты Юной Девушки. Из-за губительного господства Юной Девушки — или, скорее, власти лжецензоров, пекущихся о ее благополучии, любовь священный огнь свой скрывает, / нравственность же незаметно тает [53] Из «Дунсиады» Александра Поупа (1688–1744) — знаменитого английского поэта эпохи классицизма. , изголодавшись на диетической еде и дистиллированной воде из запасов ханжей.

Достаточно сказать, что мисс Коррей и я были помолвлены и собирались пожениться. Она и ее мать остановились в той же гостинице, что и я, и в течение двух недель мы виделись ежедневно. Нет нужды говорить, как я был счастлив; только одна вещь мешала мне всецело наслаждаться этими полными блаженства днями — общество мистера Дорримора, которого я был вынужден представить дамам.

Доктор им явно понравился. Что мог я сказать? Ничего плохого я о нем не знал. У него были манеры воспитанного и деликатного джентльмена; а для женщин манеры мужчины — это все. Я был взбешен, когда пару раз видел, как мисс Коррей прогуливается с ним, и однажды опрометчиво воспротивился такой прогулке. Я не смог ответить на вопрос о причинах такой реакции, и мне показалось, что на ее лице промелькнула тень презрения к пустому капризу ревнивца. С течением времени я становился все мрачнее и уже открыто проявлял признаки недовольства и наконец принял безрассудное решение очередным утром вернуться в Сан-Франциско. Но о своем решении никому не сказал.

В Оберне было старое, заброшенное кладбище. Оно находилось почти в центре города, однако ближе к ночи становилось таким жутким местом, что человека туда могло потянуть только в самом отчаянном состоянии. Ограды пришли в упадок, сгнили или совсем исчезли. Многие могилы провалились, на других выросли мощные сосны, чьи корни творили чудовищный грех. Надгробные камни обрушились и раскололись, земля заросла ежевикой, изгородь почти всюду обвалилась, так что коровы и свиньи забредали сюда, когда хотели. Это место стало позором для живых, проклятием для мертвых, кощунством против Бога.

Вечером того дня, когда я принял безумное решение бежать от того, что было мне дорого, я оказался в этом близком моему настроению месте. Свет месяца призрачно струился сквозь листву, раскрашивая ее неровными пятнами и открывая многое из того, что иначе было бы не видно, а черные тени, казалось, сговорились скрывать до нужного времени свои мрачные тайны. Проходя по тому, что когда-то было гравийной дорожкой, я увидел, как из сумрака выступила фигура доктора Дорримора. Сам я находился в тени и стоял, сжав кулаки и стиснув зубы, и изо всех сил сдерживал себя, чтобы не броситься на него и не задушить. Через минуту вторая фигура выступила из тени и бросилась к нему в объятия. То была Маргарет Коррей!

Не могу достоверно описать, что произошло. Знаю, что метнулся вперед с желанием убить соперника; знаю, что рано утром меня нашли избитого и окровавленного, с отпечатками пальцев на горле. Меня отвезли в Патнем-Хаус, где я несколько дней провалялся в бреду. Знаю только то, что мне рассказали. Придя в себя, я попросил позвать портье.

— Миссис Коррей с дочерью все еще живут в гостинице? — спросил я у него.

— Повторите, пожалуйста, фамилию.

— Коррей.

— С такой фамилией у нас никто не жил.

— Прошу вас, скажите мне правду, — попросил я с обидой. — Вы видите, я выздоровел, не обманывайте меня.

— Даю вам честное слово, — сказал портье с неподдельной искренностью. — У нас не было постояльцев с такой фамилией.

Его слова потрясли меня. Несколько минут я лежал в полном молчании, потом спросил:

— А где доктор Дорримор?

— Он выехал утром после вашей драки. Ну и отделал он вас.

Таковы факты этой истории. Маргарет Коррей теперь моя жена. Она никогда не была в Оберне, и в те недели, о которых я попытался рассказать так, как они сохранились в моей памяти, жила у себя дома в Окленде, не зная, где любимый и почему он не пишет. Однажды я прочитал в «Балтимор сан» следующее:

«Профессор Валентайн Дорримор, гипнотизер, собрал прошлым вечером полный зал. Лектор, проживший большую часть жизни в Индии, продемонстрировал удивительные способности, погружая одним своим взглядом в гипноз всякого, кто решался на эксперимент. Дважды он гипнотизировал всю аудиторию (за исключением репортеров), заставив слушателей пережить необыкновенные иллюзии. Важным моментом лекции было раскрытие методов работы индусских факиров на их знаменитых представлениях, о которых мы знаем из рассказов путешественников. По словам профессора, эти чародеи добились такого мастерства в своем деле, которое он у них изучал, что совершали чудеса, просто погружая зрителей в гипноз, и потом говорили, что те должны видеть и слышать. Некоторую тревогу внушает его уверенность, что особенно восприимчивый субъект может удерживаться в царстве иллюзии недели, месяцы и даже годы, находясь под воздействием внушаемых ему галлюцинаторных видений».

Генри Сейлор, убитый в драке с Антонио Финчем в Ковингтоне, был репортером «Коммершиэл» в городе Цинциннати. В 1859 году пустующий дом на Уайн-стрит в Цинциннати стал предметом волнений горожан: по слухам, странные видения и звуки возникали здесь в вечернее время. Исходя из свидетельств многих уважаемых окрестных жителей, никаких других предположений, кроме того, что в доме обитают привидения, быть не могло. Толпы на тротуаре видели входящие в дом и выходящие из него фигуры, в облике и поведении которых было нечто странное. Никто не мог сказать, как они появлялись на лужайке, направлялись к парадному входу и в каком месте исчезали на обратном пути; каждый твердил свое, не соглашаясь с остальными. Так же несхожи были и описания самих фигур. Смельчаки из любопытствующей толпы вечерами вставали у дверей дома, чтобы преградить им путь или хотя бы рассмотреть поближе. Говорили, что эти отважные люди не могли удержать дверь, их всегда отбрасывала некая невидимая сила, некоторые даже серьезно пострадали; дверь открывалась как бы сама собой, впуская или выпуская призрачных гостей. Дом носил название Раско-Хаус, по фамилии семьи, жившей в нем несколько лет; члены семьи исчезали один за другим, последней исчезла старая женщина. Поговаривали о преступлении, о серии убийств, но никаких доказательств не было.