Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

Все случилось в тот день, когда Джон Хардшоу по непонятной причине переживал сильное беспокойство. Бог знает, что его направляло, но он перешел Маркет-стрит и продолжил путь на север, потом, перевалив через холмы, спустился в район Норт-Бич. Свернув бесцельно налево, Хардшоу пошел вдоль незнакомой улицы, пока не оказался напротив здания, которое в то время было весьма приличным жилым домом, а теперь стало обшарпанной фабрикой. Бросив случайно взгляд наверх, он увидел ту, кого ему лучше бы не видеть, — Эльвиру Баруэлл. Их взгляды встретились. С пронзительным воплем, похожим на крик испуганной птицы, женщина вскочила на ноги и наполовину высунулась из окна, вцепившись обеими руками в рамы. Этот крик заставил людей на улице остановиться и задрать головы. Хардшоу стоял неподвижно, безмолвно, глаза его пылали. «Берегись!» — крикнул кто-то из толпы, но женщина продолжала тянуться вперед, бросая вызов безжалостным законам притяжения, как в свое время бросила вызов другим законам, громогласно провозглашенным Богом на Синае. От резкого движения ее густые черные волосы упали на плечи и рассыпались по щекам, почти скрыв лицо. Еще мгновение, и страшный крик пронесся по улице: женщина, потеряв равновесие, упала из окна вниз головой, и этот спутанный, кружащийся клубок из юбок, рук, ног, белого лица с ужасным стуком ударился о мостовую, и эта сила удара ощущалась на расстоянии ста футов. На мгновение все закрыли глаза и отвернулись от страшного зрелища. Когда же первый шок прошел, они увидели, что картина странным образом изменилась. Мужчина с обнаженной головой сидел прямо на булыжной мостовой, прижимал к груди разбитое, кровоточащее тело, покрывал поцелуями искалеченное лицо и спутанные мокрые волосы; его собственное лицо тоже было в крови, она стекала струйками по мокрой, слипшейся бороде.

Задача рассказчика почти выполнена. Семья Баруэлл только этим утром вернулась из Перу после двухлетнего отсутствия. Спустя неделю вдовец, вдвойне несчастный, так как смысл ужасного поведения Хардшоу был яснее ясного, отплыл, не знаю уж в какие дальние края, и никогда не возвращался. Хардшоу — теперь уже не называвший себя Джонсоном — провел год в психиатрической лечебнице Стоктона, где благодаря хлопотам сочувствующих влиятельных друзей жене разрешили ухаживать за ним. Когда его, неизлеченного, но безопасного, выписали из больницы, супруги вернулись в город, который, казалось, таил для них горькую сладость. Какое-то время они жили подле Миссии Долорес [84] Миссия Долорес — известная францисканская миссия на улице Долорес в Сан-Франциско. в бедности, почти такой же, какой живут и сейчас, но это место слишком далеко располагалось от конечной цели ежедневного маршрута мужчины. Оплату проезда они не могли себе позволить. Поэтому эта бедняжка, ангел небесный, жена — сначала преступника, потом сумасшедшего — сняла за небольшую плату лачугу с недостроенным фасадом на нижней террасе Гоат-Хилл. Теперь расстояние до бывшего жилого дома, а теперь фабрики, было небольшим — просто приятной прогулкой, если судить по оживленному и энергичному выражению лица идущего туда мужчины. Правда, возвращение, похоже, давалось ему с трудом.

Я преподавал в маленькой деревенской школе неподалеку от Браунвилла, который, как знает каждый, кому посчастливилось жить там, находится в центре красивейших мест в Калифорнии. Летом его наводняют люди, которые в местных газетах именуются «искателями приключений», но было бы справедливее назвать их «больными или попавшими в полосу неприятностей». На самом деле Браунвилл можно по праву назвать как последнюю возможность летнего отдыха. В нем много пансионатов, в самый приличный из них я захожу дважды в день (на ленч остаюсь в школе) и тем осуществляю скромный ритуал по воссоединению души и тела. От этой «гостиницы» (как предпочитают называть ее газетчики в том случае, если не зовут караван-сараем) до школы расстояние по гужевой дороге примерно мили полторы, но существует еще малоисхоженная тропа, проходящая по холмистой, поросшей лесом местности, которая значительно укорачивает путь. Однажды вечером я возвращался этой тропой домой позже обычного. Был последний день семестра, и я задержался в школе почти до темноты, готовя отчет о работе для членов попечительского совета — двое из которых, заносчиво решил я, смогут его понять, а что касается третьего (пример господства разума над материей), его постоянная враждебность по отношению к тому школьному учителю, которого он сам выдумал, будет наконец преодолена.

Пройдя не больше четверти пути, я остановился, заинтересовавшись забавным поведением семейства ящериц, живших где-то поблизости; этих рептилий, казалось, переполняла радость оттого, что они свободны от трудностей жизни в Браунвилл-Хаус. Сев на поваленное дерево, я стал наблюдать за ними. Пока я сидел, устало привалившись к суку, торчащему из искривленного старого ствола, в тенистом лесу сгустились сумерки, молодая луна стала отбрасывать отчетливые тени и пролила на листья деревьев нежный, призрачный свет.

Я услышал звук голосов: женский — раздраженный и пылкий — заглушал мужской — низкий и мелодичный. Напрягая зрение, я всматривался в сумеречные тени леса, надеясь разглядеть тех, кто нарушил мое одиночество. В нескольких ярдах на тропе и впереди, и сзади были открытые места, и я знал, что именно эти двое пройдут по ним: ведь на расстоянии полумили других людей не было. Никакие звуки, кроме этих голосов, не слышались, а они стали такими отчетливыми, что я различал слова. В мужском голосе я почувствовал гнев, подтвержденный произнесенными словами.

— Я не буду угрожать; ты абсолютно бессильна и это хорошо знаешь. Пусть все останется как есть, или, клянусь, вы обе пожалеете!

— Что ты имеешь в виду? — раздался интеллигентный голос женщины из общества. — Ты ведь… не убьешь нас.

Ответа не последовало, по крайней мере, я ничего не слышал. В тишине я вглядывался в глубину леса в надежде хоть мельком увидеть тех, кто говорил, подсознательно чувствуя, что дело серьезное и ни о какой щепетильности здесь речь идти не может. Мне казалось, что женщина находится в опасности; во всяком случае, мужчина не отрицал того, чего она боялась. Когда человек играет роль потенциального убийцы, у него нет привилегии выбирать зрителей.

Вскоре я увидел их — смутные тени среди деревьев при свете луны. Высокий и стройный мужчина, похоже, был в черном, на женщине, насколько я мог разглядеть, было серое платье. Они все еще не догадывались о моем присутствии, хотя по какой-то причине, возобновив беседу, заговорили тише, и я перестал их понимать. Мне показалось, что женщина опустилась на землю и простерла в мольбе руки, так часто делают на сцене и никогда, насколько мне известно, в других местах. Я даже не уверен теперь, что это было на самом деле. Мужчина устремил на нее взгляд; при свете луны казалось, что глаза его сверкают холодным огнем, а их выражение заставило меня дрожать от мысли, что он может взглянуть на меня. Не знаю, что побудило меня пошевелиться, но я вскочил на ноги и вышел из тени. Обе фигуры тут же исчезли. Напрасно я вглядывался в просветы между деревьями и зарослями кустарника. Ночной ветер шевелил листья, ящерицы давно спрятались, как и положено образцовым рептилиям. Небольшая луна уже заплывала за черный холм на западе.