Артуро Перес-Реверте - Клуб Дюма, или Тень Ришелье [litres]

— Целиком и полностью согласен, — заметил Корсо. — И в данном случае дело за тобой. Придумай что-нибудь.

Пинту откинулся на спинку кресла и выжидательно посмотрел на собеседника. Посмотрел твердо и спокойно.

Однажды в мозамбикской сельве они с командиром попали в засаду, и ему пришлось тащить на плечах смертельно раненного лейтенанта — всю ночь, почти десять километров. На рассвете он увидал, что лейтенант умирает, но не бросил его и донес труп до базы. Лейтенант был молоденьким, и Пинту подумал, что мать захочет похоронить сына на родине в Португалии. За это ему дали медаль. Теперь дети Пинту играли его старыми, потускневшими и поржавевшими наградами.

— Может, ты знаешь этого типа — его зовут Виктор Фаргаш.

Полицейский кивнул:

— Фаргаши — очень известный и старинный род. Когда-то влиятельный, но теперь совсем захирел.

Корсо протянул ему запечатанный конверт:

— Тут все необходимые сведения: владелец, книга и адрес.

— Виллу я знаю. — Пинту водил кончиком языка по верхней губе, иногда доставая и до усов. — Хранить там ценные книги — опрометчиво. Любой без труда может туда залезть. — Пинту печально глянул на Корсо, словно и на самом деле сокрушался из-за легкомыслия Виктора Фаргаша. — Я даже знаю одного такого — вор-карманник из Шиаду, к тому же за ним должок.

Корсо стряхнул с плеча невидимую пылинку. Подробности его не касались. По крайней мере, пока дело не будет сделано.

— Только не торопитесь. К тому времени меня здесь уже не должно быть.

— Не беспокойся. Ты получишь книгу, и сеньору Фаргашу упрекнуть тебя будет почти не в чем. Разбитое стекло — а на вилле половина стекол перебита… Работа будет чистой… А гонорар…

Корсо кивнул на конверт, который его собеседник, так и не распечатав, держал в руке:

— Там аванс — четверть. Остальное в обмен на книгу.

— Договорились. Когда уезжаешь?

— Завтра рано утром. Я позвоню тебе из Парижа.

Пинту собрался было встать, но Корсо жестом удержал его:

— Еще одна проблема. Мне надо получить сведения о некоем типе: рост — метр восемьдесят или чуть меньше, усы, шрам на лице. Черноволосый, темные глаза. Худой. Не испанец и не португалец. Нынче ночью он крутится где-то поблизости.

— Опасен?

— Не знаю. Он следует за мной из Мадрида.

Полицейский делал заметки на обороте конверта.

— А с нашим делом он как-то связан?

— Скорее всего. Но больше никаких данных у меня нет.

— Ладно, что смогу, сделаю. У меня здесь, в местном полицейском участке, есть друзья. Потом загляну в архивы главного управления в Лиссабоне.

Он наконец поднялся, пряча конверт во внутренний карман пиджака. Корсо успел заметить рукоятку пистолета — слева под мышкой.

— Не хочешь посидеть со мной, чего-нибудь выпить?

Пинту со вздохом покачал головой:

— Я бы с удовольствием, но трое моих мулатиков заболели корью. Хватают заразу друг от друга, паршивцы.

Он произнес это с усталой улыбкой. В мире Корсо все герои были усталыми.

Они вместе вышли из гостиницы. У дверей Пинту ждал старый «ситроен». Корсо протянул Пинту руку и снова заговорил о Викторе Фаргаше:

— Не забудь: никаких крайностей — и поаккуратнее… Самая обычная кража, не более того.

Полицейский завел мотор, включил фары и с упреком посмотрел на Корсо через окошко с опущенным стеклом. Он вроде даже обиделся:

— Мог бы не предупреждать. Мы же с тобой профессионалы.

Проводив Пинту, охотник за книгами поднялся в номер, сел за свои записки и работал допоздна. Кровать его была завалена бумагами, на подушке лежали открытые «Девять врат». Он здорово устал и решил, что горячий душ поможет ему прийти в себя. Но едва он направился в ванную, как зазвонил телефон. Варо Борха. Его интересовало дело Фаргаша. Корсо в общих чертах обрисовал ситуацию, упомянул и об отличиях, обнаруженных на пяти гравюрах из девяти.

— Но, как и следовало ожидать, — добавил он, — продавать книгу наш друг отказывается.

На другом конце линии повисло молчание; видимо, книготорговец размышлял, но о чем именно — о гравюрах или о несговорчивости Фаргаша, — понять было невозможно. Когда он снова заговорил, тон его был предельно осторожным.

— Такя и предполагал, — сказал он, и теперь Корсо отлично понял, о чем шла речь. — А есть ли способ обойти препятствие?

— Может, и найдется.

Трубка снова замолчала. Пять секунд, просчитал Корсо, следивший за секундной стрелкой.

— Я оставляю это дело в ваших руках.

Потом они обсуждали лишь какие-то мелочи. Корсо не упомянул о разговоре с Пинту, а его собеседник не удосужился полюбопытствовать, каким именно способом охотник за книгами собирался уладить дело или, как он выразился, «обойти препятствие». Варо Борха ограничился вопросом: не надо ли еще денег? Корсо отказался и обещал позвонить из Парижа. Потом набрал номер Ла Понте, но трубку по-прежнему никто не брал. Голубые страницы рукописи Дюма так и остались лежать в папке. Корсо собрал свои заметки и вместе с томом в черном кожаном переплете с пентаграммой снова сунул в холщовую сумку, сумку же спрятал под кровать и привязал за лямку к ножке. Теперь, как бы крепко он ни спал, никто не сумеет украсть сумку, не разбудив его. Что-то больно обременительный достался ему багаж, буркнул он себе под нос, направляясь в ванную. И опасный. Хотя почему именно опасный, он и сам не сумел бы объяснить.

Корсо почистил зубы, разделся, побросав одежду на пол, глянул сквозь облако пара в зеркало и увидал себя — худого и поджарого, похожего на отощавшего волка. Опять откуда-то издалека, из прошлого, настиг его укол тоски, потом сознание захлестнула волна боли, той, что, казалось, уже давно утихла; словно одновременно и в плоти его, и в памяти задрожала какая-то струна. Никон. Он вспоминал ее всякий раз, когда расстегивал ремень — ведь раньше она любила делать это сама, был у них такой странный ритуал. Он закрыл глаза и вновь увидал ее перед собой: вот она сидит на краю постели, стягивает с него брюки, потом трусы — медленно, очень медленно, наслаждаясь этим действом и нежно улыбаясь. Расслабься, Лукас Корсо. Однажды она тайком сфотографировала его: он спал на спине, лоб пересекала вертикальная морщина, тень пробившейся за ночь щетины затемняла щеки, и оттого лицо казалось худым, а складка у полуоткрытых губ — суровой и горькой. Он напоминал изможденного, выбившегося из сил волка, злобно озирающегося на подушке, похожей на снежную равнину. Фотография ему не понравилась — он случайно обнаружил ее в кюветке с фиксажем в ванной комнате, где Никон устроила себе лабораторию. Он разорвал снимок на мелкие кусочки, негатив тоже, и Никон больше ни разу ни словом не упомянула об этом эпизоде.

Когда Корсо включил душ и подставил под струи лицо, горячая вода обожгла кожу, даже векам стало нестерпимо больно, но он, сжав челюсти, напрягшись всем телом, еле сдерживаясь, чтобы не закричать, продолжал стоять, хоть и готов был завыть от тоски и одиночества. Целых четыре года один месяц и двенадцать дней повторялось одно и то же: из постели Никон тянула его под душ и медленно, бесконечно медленно намыливала ему спину. И потом нередко прижималась к его груди, как маленькая девочка, затерявшаяся под дождем. Однажды я уйду, так и не узнав тебя. Тогда ты станешь вспоминать мои большие темные глаза. Мои невысказанные упреки.