Александр Матюхин - Восхищение [сборник litres]

В больницу идти не хотелось просто потому, что слишком реалистичной представлялась картинка посещения врача. «На что жалуетесь?» – спросит врач, седоватый, умудренный годами пожилой человек в очках, а Живов, краснея и запинаясь, ответит: «На онанизм». Выходило комично и глупо.

Поэтому Живов справлялся, как мог. Сдерживался до последнего, а когда не получалось – стыдливо онанировал.

Он точно знал, почему возбудился в этот раз. Косвенным виновником был молчаливый продавец журналов, который сновал по вагонам от самого Петербурга. Он оставлял на краю нижней полки стопку журналов и газет и уходил, чтобы, вернувшись, с надеждой проверить – не захотел ли кто купить «Комсомольскую правду» или свежий номер «Жизни». В последний такой заход продавец положил стопку едва ли не на колени сидящему Живову, и тот, бросив любопытный взгляд, увидел на обложке верхнего журнала девушку.

Она была какой-то невероятной красоты, эта девушка. Круглое личико, аккуратный носик, тонкие губы и тонкие же брови. А эти большие светло-зеленые глазищи… наверняка линзы.

Молчаливый продавец, проходя мимо, смахнул журналы привычным жестом и исчез в полумраке плацкарта.

А вот образ девушки остался.

Живов торопливо выудил из сумки потертый скетчбук, карандаши и тут же, на коленях, набросал черновик. Длинные линии прямых темных волос, запятые ноздрей, правильный подбородок, симметричные овалы глаз… В этот момент желание стрельнуло в висках, пронеслось по телу и заставило член резко рвануть вверх. Живов даже закинул ногу на ногу, стыдливо поглядывая на двух парней напротив.

Поезд тряхнуло, и одна жирная линия неровно расчертила рисунок надвое. Живов, пыхтя и отдуваясь, принялся исправлять. Образ девушки с обложки журнала горел перед глазами. Желание сделалось невыносимым – да и не хотел в этот раз Живов сопротивляться.

Он вскочил со своего места и бросился к туалету. Как раз открывалась дверь. Распихивая локтями небольшую очередь, которая в обязательном порядке скапливается перед остановкой на любой станции, Живов бормотал возбужденно:

– Плохо мне, пропустите, плохо, дайте пройти. Стошнит сейчас, понимаете?..

Люди расступались. Влетев в тесную кабинку, внутри которой пахло, по обыкновению, хлоркой и дешевым освежителем, Живов заперся, спустил штаны, плюхнулся голым задом на холодную и влажную сидушку и занялся делом. С листа скетчбука на него смотрела самая красивая девушка на свете. Кажется, она одобряла.

В тринадцать лет Живов обнаружил себя в туалете родителей, активно теребящим член над унитазом. В ноздри плыл запах сигарет вперемешку с какими-то туалетными химикатами. За дверью шаркали, где-то далеко играло радио, вальс про утомленных солнцем. Было душно, по тощей обнаженной груди Живова, по его вискам и между лопаток стекали капельки пота.

Этажом выше смыли воду, и она с шипением и бульканьем устремилась по трубам, выводя Живова из состояния транса. Мир уже тогда казался ему каким-то мутным и нереалистичным, будто дешевой картинкой, нарисованной пьяной рукой.

В свободной руке Живов держал лист из тетради, на котором зеленым карандашом час назад нарисовал лицо девушки.

Он увидел ее у кинотеатра, когда проходил мимо с папой. Девушка эта была зажата в лапе гигантской обезьяны, висевшей на небоскребе, – плакат нового фильма, который собирались показывать.

Живов бросил мимолетный взгляд… и вдруг почувствовал резкое, ни с чем ранее не сравнимое возбуждение. В уголках глаз начали пульсировать искорки, а по коже пробежал холодок. Захотелось как можно скорее остаться один на один с фантазиями, которые, которые… К тому времени Живов знал, что и как происходит в его организме. Кажется, он несколько раз уже успел заняться «этим» в туалете и в ванной – но ни разу не доводил дело до конца.

Девушка в лапе обезьяны вызвала в нем новые, необыкновенные, дерзкие чувства. Живов буквально потащил папу домой, забыв о том, что несколько минут назад выпрашивал мороженое и хотел покататься на аттракционах. Перед глазами стояла картинка с плаката. Девушка облизывала губы и подмигивала ему, Живову. Как будто только и ждала, чтобы он перерисовал ее на листике в клеточку первым подвернувшимся карандашом и заперся в туалете…

Он завершил дело, стараясь по возможности не постанывать. Затем выскользнул из квартиры на лестничную площадку, поднялся на два этажа выше и там, укрывшись за трубой мусоропровода, сжег рисунок. Пламя пожирало лист сначала медленно, с уголка, затем поднялось выше, заторопилось, словно ощутило вдруг голод, и поглотило рисунок целиком. В этот же момент давление в уголках глаз прошло, а дрожь унялась.

Живов лег прямо на пол, раскинув руки, и долго так лежал, прислушиваясь к ощущениям. Ему показалось, что что-то должно было произойти. Что-то важное. Но мир вокруг как будто не изменился. Тяжело загудел механизм лифта. Где-то внизу хлопнула дверь. Пахло вареной курицей.

Огонь как будто забрал все необыкновенное вместе с тетрадным листом.

С тех пор Живов рисунки не сжигал. Он их прятал.

Живов вышел из вокзала в колючие объятия метели. Снег был везде – чавкал под ногами, забивался в глаза, под ворот пальто, прилипал к щекам и ресницам. Ветер тоже не отставал и норовил содрать с Живова одежду. Погода сходила с ума.

Живов сто раз пожалел, что согласился поехать на Форум молодых художников России, да еще и под Новый год. Ну, позвали, и что? Мог бы отказаться, не забивать голову. На шее висело несколько заказов (деньги, между прочим, неплохие), а тут ехать, выступать, время тратить. Еще и метель эта проклятая, взялась из ниоткуда. Погоду в телефоне обещали солнечную и морозную. Хотя бы со вторым пунктом не ошиблись.

Он достал из сумки пачку «Парламента» и обнаружил, что осталась всего одна сигарета. Выкурил ее сразу же, у метро, разглядывая огоньки гирлянд, развешанных на киосках с шаурмой. Люди вокруг, погруженные в предпраздничную суету, как будто не замечали ни ветра, ни снега. Метрах в двух от Живова, на металлической оградке, будто птичка, сидел бомж в красном новогоднем колпаке и с красным же шарфом (правда, шарф был спартаковский, но неплохо сочетался с колпаком и с цветом лица явно подвыпившего бомжа).

Докурив, Живов спустился в метро. Сразу стало легче. Он пристроился в уголке вагона и все следующие сорок минут дороги то и дело возвращался к образу девушки с обложки журнала. Живов как бы дорабатывал портрет воображаемыми карандашами. Добавлял тени, менял интонации рисунка, обозначал детали, уточнял композицию. Осталось добраться до гостиницы, взять блокнот и завершить этот ее странный, чуть задумчивый взгляд, шрамик на носу, излом тонких пальцев, касающихся подбородка. Добиться идеальной схожести, а потом – спрятать!