Александр Матюхин - Восхищение [сборник litres]

– Вы кто такие? – спросила она негромко.

– Обижаешь, – насупилась Тома. – Мы твои лучшие подруги. Ты всегда нас рада видеть. Мы тебя, это, подкармливаем позитивной энергией. Помнишь?

Голова закружилась. Конечно, она все помнила. Но как-то отстраненно, будто это происходило не с ней, а с кем-то другим.

– Не сегодня, – сказала Аня. – Выпейте с кем-нибудь другим. Хорошо?

Она начала закрывать дверь, когда увидела, как Тома ловко перехватывает бутылку шампанского за горлышко, донышком вверх. Тома замахнулась. Аня хлопнула дверью, резко провернув замок, и в это время с обратной стороны ударило, со звоном, с шипением, гулко и громко. Кто-то засмеялся. Аня отпрянула, зацепилась за подвернутый ковролин и шлепнулась на задницу.

За дверью все еще смеялись. Кто-то заскребся, будто ногтями по металлу.

– Уходите, – прошептала Аня. – Не сегодня.

Она вспомнила, где видела Тому и Иру раньше. Еще до того, как они впервые пришли к ней выпить мартини с соком и обсудить офисные сплетни.

В подвале. На ветвях.

Дядя Эдик как-то показал Вовке открытый подвал.

Это произошло через неделю после того, как мама сбежала (со слов папы), не выдержав ответственности (со слов папы).

Вовка запомнил маму такой, какой видел в последний раз – она была ненакрашенная, помятая, с растрепанными волосами, только что проснувшаяся. Мама с папой и друзьями выпивали всю ночь, отмечали какой-то праздник. После таких ночей Вовка сам себе готовил завтрак. Удивительно, что мама вообще проснулась и вышла поцеловать его. Из ее рта гадко пахло, а губы были сухими и потрескавшимися.

– Хорошего дня, – сказала она тогда, в последний раз.

А потом сбежала.

После этого папа беспробудно пил несколько дней. Пил, звал друзей, прогонял друзей, а мимоходом вымещал на Вовке накопившуюся злость. Вовка быстро понял, что на глаза папке лучше не попадаться, убегал из дома пораньше, приходил позже. Иногда все же получал подзатыльники и затрещины. Иногда папа, наоборот, нуждался в нем, сажал напротив и долго изливал душу, жаловался на жизнь и спрашивал, что же они теперь вдвоем будут делать. Вовка не знал, ему тоже было тяжело, он хотел, чтобы прежняя жизнь вернулась. Пусть родители пили, пусть не всегда ему давали денег на обеды в школе, пусть он носил одежду из секонд-хенда, но ему хотя бы не нужно было проводить целые дни на улице или на лестничной площадке, боясь зайти в квартиру.

Вот так на площадке его и обнаружил дядя Эдик. Вовка почему-то сразу понял, что незнакомец пришел к папе. Кажется, он видел его несколько раз раньше.

Дядя Эдик остановился перед Вовкой, который сидел на батарее и смотрел мультфильмы по телефону.

– Настолько все плохо? – спросил он, будто знал, что творится у Вовки в семье.

– Угу.

– Папа до сих пор в запое?

Вовка посмотрел на дядю Эдика, оценил его блестящую лысину, щетину вокруг губ, потрепанную и засаленную армейскую форму, закатанные в истертые берцы брюки, синие наколки на костяшках пальцев. Типичный папин друг, ни убавить ни прибавить.

– А вам какое дело? – спросил он.

– Мне не нравится, когда детям плохо, – ответил дядя Эдик. – Не должны они, понимаешь? Это не вина детей, что родители так себя ведут. Хочешь, покажу, как все исправить?

– Маму вернете, что ли?

Дядя Эдик усмехнулся.

– Нет, конечно. Поздно верить в сказки. Но кое-чем могу помочь. Так что?

Вовка неопределенно пожал плечами. Честно говоря, он замучился вот так сидеть на батарее целыми днями. Где-то в глубине души зрела противная мысль о бегстве из дома. Куда угодно, лишь бы не заходить в квартиру, где коридор заполнен пустыми бутылками, а из комнаты доносятся звуки работающего телевизора. День за днем.

– Пойдемте.

Дядя Эдик спускался по ступенькам, а Вовка шел за ним. Навстречу поднимались две хихикающие дамы с бутылками мартини в руках и еще, кажется, с тортиком, перевязанным ленточкой.

– Веселятся все, – произнес дядя Эдик, не оборачиваясь. – Видишь? Жизнь – хорошая штука, просто надо уметь получать правильное удовольствие.

Возле двери в подвал они остановились. На двери не было замка, на петле висела ржавая щеколда.

– Нам туда? – уточнил Вовка.

По-хорошему, ему следовало бы развернуться и уйти. Ну или убежать. Потому что ни один нормальный ребенок не сунется с незнакомцем в подвал. Но Вовка медлил, и сам не знал, почему. Дядя Эдик улыбнулся, обнажая две золотые коронки на передних зубах. Он потянул за ручку двери, заскрипели петли, из образовавшейся щели потянуло холодным воздухом с запахом перегноя и дождя, с запахом свежей травы и гнили. А еще что-то вывалилось из темноты и шлепнулось к Вовкиным ногам. Что-то похожее на тугой стебель или отросток…

– Свежая сплетня! – продолжал улыбаться дядя Эдик. – Надо бы ее занести внутрь и положить, куда следует. Там и договоритесь.

Договоритесь?

Дядя Эдик протянул руку, крепко сжал Вовкино плечо и подтолкнул мальчишку к двери. Ноги не слушались, двигались будто сами собой.

– Дело несложное, – говорил дядя Эдик, и слова его казались далекими и тягучими. – Всего-то собирать сплетни, спускать сюда, удобрять, следить, выращивать. А взамен, о мой мальчик, взамен ты получишь то, о чем давно мечтаешь. Нормальную жизнь.

– Аленка?

Мама проснулась. Виной всему был оглушительный звон, стремительно разнесшийся по этажам и пролетам. Очень не вовремя – как раз в тот момент, когда Аленка открывала входную дверь.

– Что происходит, дочь?

На часах было без пяти двенадцать ночи. Кажется, Аленка поторопилась и не дождалась, пока мама уснет достаточно крепко. Хотелось быстрее отнести ведерко со сплетнями в подвал, вернуться, прошмыгнуть в детскую, в кровать, и дождаться наконец, чтобы быстрее наступила суббота. А еще этот звон…

В субботу мама обещала свозить Аленку в парк развлечений. При условии, что у мамы будет хорошее настроение. Это был ключевой фактор. Вот Аленка и не удержалась. Весь вечер она изнывала от нетерпения, заглядывала на кухню, ожидая, когда же наконец тетя Зина допьет чай и уйдет («А ты слышала, что Валька из сто двадцатой отдала своего породистого, вислоуха, дочери, а та его потеряла на первой же прогулке. Убежал, зараза!» «Вовка, пацан с пятого этажа, снова с кем-то подрался в школе. Говорят, зуб вышиб. Ну, это нормально. У него отец алкаш, а какой отец, такой и сын». «Вчера вышла на улицу, а там на лавочке бабка эта, которой девяносто три. Сидит и как будто померла. Я ей на лицо дунула, чтобы проверить, а она глаза-то и открыла. Вот смеху было!»)

Забравшись уже под одеяло – в одежде и с детской лопаткой в руках, – Аленка прислушивалась к звукам в квартире. Она представляла, как завтра сядет в вагончик самой большой горки (кажется, она называлась – Адская горка) и помчится на огромной скорости, да так, что ветер будет хлестать в лицо, все вокруг будут визжать, а к горлу подкатит горький комок тошноты. Оно того стоило!