Михаил Парфенов - Голоса из подвала [litres]

Симпатичная брюнетка сидела в кресле, задрав голову к потолку. Ее рот был раскрыт, из него торчала верхушка алюминиевой банки. Остальная часть банки, судя по вздувшемуся горлу, находилась внутри девушки. Кто-то вколотил фанту ей в глотку с такой силой, что разорвал щеки. В посмертной улыбке брюнетки было куда больше эмоций, чем в той, которой она встречала Вадима полчаса назад.

Парень прижал ладонь к губам и застонал.

«Господи, что мне теперь делать?» – отчаянно подумал он.

В глубине мини-маркета раздалось хихиканье и шепот:

– Маленький обманщик вернулся домой…

Вадим врезался всем телом в дверь, и через полминуты «шкода» уже несла его на север.

Дождь барабанил в стекло непрекращающимся потоком. Мимо скользили сотни машин, в их окнах Вадим видел людей, никогда не заглядывавших в желтые глаза смерти. Усталые дальнобойщики, деловитые обладатели московских номеров, смеющиеся семьи… Он мог бы остановить кого-то и рассказать о трупе на АЗС, но знал: сворачивать к обочине нельзя.

Ведь помимо машин он видел и Саньку.

Тощий паучий силуэт то и дело показывался из-за сосен и берез.

Земляк на четвереньках гнался за «шкодой», одним прыжком преодолевая по несколько метров. И он настигал.

Вадим отыскал радиоволну, на которой выступал с воскресной проповедью Патриарх Алексий. Помогло это или нет, но через пять минут автомобиль проехал табличку «Горбачево».

Вадим вдавил педаль газа и больше не смотрел на обочину.

Потом лес закончился.

Фары хлыстнули по табличке с надписью: «Плавск».

Вадим издал рычащий возглас ликования.

Знакомый с детства въезд в город наполнил его новыми силами.

Он узнал стадион, автовокзал, здание администрации. Магазины, конечно, построили уже после его отъезда, но и им он был рад как родным.

Плавск лежал по обе стороны шоссе. Если поехать направо, мимо старой вечерней школы и частных домов, окажешься у Плавы. Если налево – у Сергиевской церкви.

Вадим свернул налево.

Автомобиль подскакивал на ухабах, как конь, норовящий сбросить ездока. Водитель позволил себе посмотреть в зеркало заднего вида и облегченно вздохнул.

На главной улице города не было ни души, что настораживало, но Вадима окрыляла близость спасения. Подумаешь, в пасхальный вечер люди сидят по домам! Но храм-то наверняка заполнен прихожанами!

Он выехал на просторную площадь, проскочил памятник Ленину. Ему показалось, что на плече вождя пролетариата сидит что-то желтое, но когда он оглянулся, то ничего не увидел.

«Шкода» виляла по щебню и пыхтела, карабкаясь вверх.

«Откуда щебень здесь, в центре?» – подумал Вадим, останавливаясь.

Он уже видел почтамт, старые конюшни, переделанные в рынок, и голубой, с золотыми звездами купол храма.

Не заглушив мотор, он выпрыгнул из автомобиля и помчался к Сергиевской церкви. Десять метров до нее он преодолел с таким трудом, словно поднимался по насыпи. Под ногами осыпался щебень, а из полураскрытых дверей храма доносились переливы ангельских голосов. Хор пел что-то о возвращении домой.

Вадим втиснулся между створками, почти ощущая знакомый церковный запах. Дорогу ему преграждала колючая проволока, он перелез через нее, порвав штанину, и сделал три шага по шпалам.

Рот наполнился чернилами. Раздался крик, и автоматная очередь изрешетила Вадима от паха до грудной клетки. Он свалился на рельсы. Сзади суетились какие-то люди, а впереди крался по мосту земляк. Он перепрыгивал со шпалы на шпалу, его зоб раскачивался в такт движениям тощего тела. Земляк усмехался безгубым ртом все ближе и ближе.

Вадим хотел зажмуриться, но не смог, потому что мертвые не закрывают глаз.

Ему пришлось смотреть.

Густые маслянистые капли дождя падали с небес, и небеса пахли йодом.

– Нам очень жаль, мальчик…

– Жаль, что надо прощаться…

– Мы слабеем…

– Таблетки…

– Слабеем…

– Нас забудешь…

– Покинешь…

– Но все же…

– Пусть истории…

– Будут с тобой…

– И когда-нибудь…

И снова лето, жара, снова прогулки по набережной, и фруктовое мороженое, и прохладная тень кипарисов в парке у морпорта. Всё как два года назад, когда Тимур чувствовал себя счастливейшим из людей – только чего-то не хватало. Капельки того волшебства, что переполняло на первых свиданиях.

Самого слова «свидание» не хватало…

Опять сидели на маленькой лавочке, у которой останавливались во время каждой такой прогулки и которую про себя он давно уже называл не иначе как «наша лавочка». Дождавшись, когда Юля доест свое киви, Тимур неуклюже попытался ее поцеловать. Девушка подставила щеку:

– Просто друзья, помнишь?

Отвернувшись, она бросила мятую, перепачканную остатками мороженого обертку в корзину для мусора. И тут же, как будто ничего не случилось, шаловливо слизнула подтаявшую капельку с кончика пальца. Чуть прикусила нежно-розовый ноготок перламутровыми, влажно поблескивающими зубками.

Пахло южным морем, и сладкими мандаринами, и ее духами. У Тимура голова закружилась от нахлынувшего желания. «Мужик ты или нет?!» – закричал внутренний голос. Руки сами собой потянулись к Юле. Но та, смеясь, повела плечами, легко разомкнув объятие. Надула губки:

– Ну, Тимка! Люди же вокруг, увидят… – А у самой в глазах словно чертики танцевали, сверкая копытцами.

Как будто два года назад людей вокруг не было. Или в прошлом году.

Если уж на то пошло, чужие взгляды не мешали Юле и весной, во время мимолетного романа с очередным приезжим спортсменом. Тимур тогда бесился, потому что она не отвечала на звонки и сообщения, но поделать ничего не мог – друзья же, просто друзья, ты помнишь? Он помнил, но дома сидеть не было сил. Истосковавшись по танцующим в Юлькиных глазах дьяволятам, вызвал такси, приехал в ее район, стал бродить там бесцельно, с глупой надеждой увидеть, если повезет, хотя бы мельком. И увидел: и ее, и этого, с каких-то там сборов какой-то там сборной, целующихся прямо на остановке. Все внутри него в тот момент перевернулось. Нахлынули обида, и горечь, и постыдное чувство ревности, которое потом еще долго выжигало нутро, душило сырой от пота и слез подушкой по ночам.

Много раз он хотел остановиться, бросить все. Сжечь мосты, начать с чистого листа… Юля не позволяла. Она могла быть очень убедительна, когда и если ей того хотелось. «Любовь приходит и уходит, – говорила она. – А дружба – это навсегда».

«Ты, Тимка, мой самый лучший друг», – говорила она, мягко тыкаясь затылком ему в плечо. И он снова все ей прощал, внутри снова цвела пышным цветом надежда – ну, может, когда-нибудь, когда она поймет, когда посмотрит на него другими глазами… так, как смотрела пару лет назад.