Йон Линдквист - Икс. Место последнее [litres]

По работе Томми встречался со многими проститутками-женщинами и несколькими мужчинами, чтобы или написать о них, или добыть информацию. Некоторые их клиенты после эякуляции становились разговорчивыми и могли рассказать то, что не рассказали бы при других обстоятельствах. Многие женщины за тридцать, с которыми беседовал Томми, выглядели старше Аниты в ее пятьдесят два. В отличие от них, у нее был ясный взгляд. И дело тут не только в ее характере, а, в первую очередь, в том, что она уже много лет не принимала наркотики. Ничто не уничтожает свет глаз быстрее, чем жажда героина.

– Как прошел твой день, сокровище мое?

Они играли в старую женатую пару, где каждый из супругов относится к другому с большой нежностью. Успехи Аниты в этой роли были малоубедительны: она говорила слишком резко, но утверждала, что ей все равно нравится произносить такие чуждые для нее слова, поэтому игра продолжалась.

– Да вот, дорогая, – ответил Томми. – Кажется, я одновременно пытаюсь сложить три мозаики и перестал понимать, какие кусочки к какой из них относятся.

– Хочешь рассказать об этом?

– У тебя есть виски?

Анита приподняла выщипанные и накрашенные а-ля Марлен Дитрих брови. Спросить, есть ли у нее виски, все равно что спросить Фиделя Кастро, есть ли у него борода. Томми почесал в затылке:

– Да-да. «Макаллан». Семилетний.

Анита поднялась и открыла барный шкаф, внутри зажглось освещение. Полка за полкой с виски, начиная «Фэймос граус» и заканчивая бутылками, которые было бы правильнее назвать инвестициями, нежели просто спиртным. За лучшие из них она могла выручить до двадцати тысяч.

– «Макаллан», – вздохнула Анита, щедро наливая виски. – Может, тебе еще и лед подать?

– Нет, спасибо, – ответил Томми и взял бокал, который Анита протянула ему с таким выражением лица, словно передавала пакетик с собачьим дерьмом. Себе она плеснула немного виски, название которого смог бы выговорить только коренной шотландец.

Пламя свечи превращало жидкость в золото.

– Зачем ты его держишь, если так не любишь?

Анита села в кресло.

– Для таких, как ты.

– Я же один такой?

– Да, сокровище мое. А теперь я тебя слушаю.

Томми рассказал. Всё. Самоубийства, Ханс-Оке, Янне, Чиво. Фотографии, полученные через «Снэпчат», то, что рассказал Мехди, вплоть до песни и ее распространения в пригородах.

– Ее пел Ян Спарринг? – спросила Анита. – И ее же ты услышал на полицейской волне?

– Да. И теперь мы дошли до последней на данный момент главы. Три года назад, когда я был в отпуске, в Брункебергском туннеле нашли труп. Полицейский на пенсии, которого запытали до смерти, а потом подвесили на цепях от вентиляционной решетки.

– Я помню, – сказала Анита. – Разве это были не… колумбийцы?

– Эта версия рассматривалась. Из-за галстука. Но точно так и не выяснили.

– Что за галстук?

– Он умер не от пыток. А оттого, что ему разрезали шею и через отверстие вытащили язык. Это называется колумбийский галстук. Но тогда можно задаться вопросом, что такого сделал шведский полицейский на пенсии, что разозлил колумбийскую мафию, если это вообще были они, разозлил настолько, что они применили свои самые жуткие методы. К тому же в Швеции . Этот случай не уникальный, но очень, очень редкий.

– Тебе не страшно?

– Это необязательно связано с тем, чем я занимаюсь.

– Но ты думаешь, что связано.

– Да. Так что да, мне страшно.

– Почему не бросишь тогда?

Этот вечный вопрос. Зачем продолжать копать и подвергать себя смертельной опасности, когда результатом будут лишь несколько статей? У Томми не было хорошего ответа, поэтому он спросил:

– Почему ты продолжаешь принимать Дядюшку Свена? Денег у тебя вполне достаточно.

– А что же мне еще делать? Я только это и умею. Трахаться, отсасывать и дрочить.

Томми пожалел, что задал этот вопрос. Как только Анита чувствовала, что на нее давят, она становилась озлобленно-вульгарной, чтобы заткнуть того, кто на нее нападал. Где-то внутри Томми сидела жеманная девица, которой не нравилось, когда Анита так разговаривает, поэтому он лишь сказал:

– То есть привычка. И у меня то же самое. Вот и не бросаю.

– Угу. Но Дядюшка Свен не вытащит мой язык через дыру в шее.

Анита встала, чтобы наполнить бокал. Проходя мимо Томми, она больно схватила его за кончик носа:

– Это намек на ревность, или мне показалось?

Томми вырвался из ее рук, почесал нос и увидел перед собой белые перчатки.

– Не может это быть сплошным наслаждением.

– Сплошным , – передразнила его Анита и поморщилась формулировке Томми. – Это ничего не значит. Как забить гвоздь или выдавить сок из апельсина. Просто делаешь и все. И после он хотя бы мне благодарен. Тебе кто-нибудь благодарен за твою работу?

– Тут ты права.

Они сидели друг напротив друга в тишине и, потягивая виски, наблюдали, как горят свечи. Томми больше не решался задавать вопросы, не хотел провоцировать Аниту на вульгарность. Просидев так какое-то время, Анита поджала под себя ноги, внимательно посмотрела на Томми, а потом сказала:

– Слушай, Томми.

– Что?

– Может, нам стоит… съехаться?

Томми фыркнул:

– Ой. Такое не каждый день услышишь…

– Вообще-то я серьезный вопрос задаю.

– Да. Хорошо. Прости. – Томми сделал большой глоток виски. Эта мысль и ему приходила в голову, но теперь, когда Анита сказала это прямо, в голове стало пусто, и он лишь смог спросить:

– А как же Дядюшка Свен? И другие?

Глаза Аниты потемнели, у нее на лице появилось выражение учительницы, которая собиралась ударить глупого ученика указкой по пальцам.

– Тогда я это брошу. Естественно. А ты, блин, что думал?

Не понимая почему, Томми почувствовал, что надо выиграть время, и спросил:

– А Хагге? Ты же его не любишь.

– Я не говорила, что не люблю его. Я говорила, что иногда мне неприятно, когда он на меня смотрит.

– Как же можно любить того, кто тебе неприятен?

– Томми. А вот сейчас ты ведешь себя как трусливый кусок дерьма.

Томми сглотнул. Он и правда трусил, а поскольку привык быть смелым, это чувство выматывало его, словно он бежал внутренний марафон. Съехаться . Это, конечно, не совсем сватовство, скорее вопрос практического свойства. Разделить жизнь друг с другом.

– Я… – Томми посмотрел на потолок, на маленькую люстру, вспомнил повешенного полицейского, что, в свою очередь, подсказало ему аргумент, который мог выторговать время на раздумья. – Я… не хочу втягивать тебя в то, чем сейчас занимаюсь. Это слишком опасно. А потом… я серьезно это обдумаю.

– Но ты этого хочешь ?

– Если честно… эта мысль приводит меня в содрогание.

Анита состроила гримасу, а потом сказала с некоторым надрывом: