Джонатан Симс - Тринадцать этажей [litres]

Сперва ей показалось, что это обычный коридор на красивой стороне здания: те же стены, тот же самый ковролин, даже те же самые лампы под потолком. Но здесь не было дверей. По обеим сторонам тянулись глухие стены, заканчиваясь тупиком из плинтуса и обоев. Похоже, попасть сюда можно было только через крошечный служебный лаз. Однако здесь, в самом конце коридора, стояла мать Пенни.

Пенни выскочила на свет и, обнажая острые зубки в радостной улыбке, побежала к женщине, которая стояла совершенно неподвижно, отвернувшись к стене. Она была очень высокая, подумала Анна, и очень-очень худая, совсем как ее дочь. Однако кожа у Пенни не была такой синей, и волосы ее не были такими грязными. Сказать по правде, Анна испугалась этой женщины, хотя Пенни взахлеб рассказывала матери, как прошел ее день, добавив, что она привела сюда свою самую лучшую во всем мире подругу, чтобы поиграть.

Наконец мать Пенни медленно развернулась, хотя ноги ее не двинулись с места. Анна расхохоталась. Понимаете, у матери Пенни было такое глупое лицо, хотя когда Анна потом попыталась его нарисовать, у нее ничего не получилось, и папа выбросил все ее рисунки. А один даже сжег.

На самом деле людей Пенни не любила. Ей было интересно встречаться с ними, бегать вокруг них, разглядывать их вытаращенными глазами, однако восхищение это быстро перерастало в раздражение, а когда они заговаривали с Анной, она хмурилась. Однако Анна не принимала это близко к сердцу, полагая, что и она сама была бы сварливой, если бы ее никто не видел. Сама Пенни об этом не говорила, а всякий раз, когда Анна пыталась затронуть эту тему, она просто пожимала плечами и заявляла, что кроме Анны все вокруг скучные и глупые. В глубине души Анне это нравилось, хотя она и понимала, что это неправда.

Был еще всего один человек помимо Анны и матери Пенни, кому она улыбалась. Это случилось за три дня до того, как Анна впервые предложила подруге уйти из дома. Они играли в «Тюрьму» в уродливой части здания: еще одна игра, предложенная Пенни, в которой нужно было просовывать голову между прутьями решетки вокруг шахты лифта, после чего дергаться и делать вид, будто ты застрял. Анна отрывалась по полной, но Пенни была недовольна и постоянно останавливала ее, заявляя, что она играет неправильно, что было несправедливо, поскольку она не предупредила Анну о том, что есть какие-то правила насчет того, что говорить, когда у тебя застряла голова. Анна уже собиралась сказать об этом подруге, но тут почувствовала в коридоре какой-то отвратительный запах. Папа не переставал повторять ей, что от курения легкие становятся черными, словно гудрон, и именно поэтому курить в помещении запрещено, но Анна все равно знала, как пахнет табачный дым. В последние несколько недель она даже видела два-три раза, как курила ее мама, когда думала, что никто ее не видит. Ну, сейчас они находились в помещении, из чего следовало, что курить здесь нельзя. Вынув голову из решетки, Анна выпрямилась во весь рост и направилась туда, где находился источник дыма, стараясь сделать такое лицо, которое делала ее мама, когда Анна не хотела чистить зубы.

Курящий мужчина стоял перед дверью квартиры и не заметил ее приближения. Он был высокий и широкоплечий, со спутанными черными волосами, в одежде, которая выглядела очень старой даже для уродливой части здания. Анна громко кашлянула, пытаясь привлечь его внимание, но тут ей в горло попало облако дыма, и она закашляла уже по-настоящему. Тотчас же на грубом лице мужчины появилось смущение, он поспешно загасил сигарету и выбросил окурок в дверь за спиной. Присев на корточки перед Анной, которая все никак не могла отдышаться, он начал извиняться голосом с сильным акцентом. Анна попыталась было прочитать ему нравоучение про то, что курить в помещении нельзя, так как легкие станут похожи на гудрон, но в итоге снова раскашлялась. Когда она наконец остановилась, она увидела робко протянутую руку с предложением рукопожатия. Анна взяла ее, и ее крошечная ручка полностью потонула в здоровенной ручище незнакомца.

– Диего, – представился он.

– Анна, – сказала Анна.

Она оглянулась по сторонам, горя желанием представить Пенни, но та уже стояла рядом с Диего, глядя ему в лицо с выражением, которое Анна до сих пор никогда не видела. Это были не признательность, не веселье и не простое любопытство. Пенни была очарована этим человеком, словно он был игрушкой, которую до того она видела только в витрине магазина. Она обошла вокруг Диего, после чего широко улыбнулась Анне и кивнула. Диего проследил за взглядом Анны, но, судя по всему, он не мог видеть Пенни, как и остальные взрослые. Протянув руку, Пенни ласково прикоснулась своим длинным, перепачканным яркими красками пальцем к щеке Диего.

Тот тотчас же отшатнулся, словно ужаленный, и Пенни рассмеялась беззвучным смехом. Диего уставился на то место, где она только что находилась, перевел взгляд на Анну и снова обратно. Анна приросла к месту, уверенная в том, что ее сейчас прогонят прочь из-за грубости подруги, но вместо этого лицо Диего стало очень печальным. Затем он отвернулся и быстро направился к своей квартире.

– Извини, – не оборачиваясь, бросил он, и его голос дрогнул.

Анна была сбита с толку, но Пенни по-прежнему радостно скакала, говоря, что если Анна не будет ее лучшей подругой, Диего станет лучшим другом. Затем она вдруг надулась и потребовала, чтобы Анна нашла ей что-нибудь поесть.

Томми раздражал, но тут ничего нельзя было поделать. Он был всего на два года младше Анны, но с таким же успехом он мог быть младенцем, учитывая то, что его постоянно приходилось держать за ручку. Томми все еще боялся темноты, ему было страшно уходить далеко от своей квартиры, и он никак не хотел играть в смешные игры. И хуже того, он не слушал Анну, когда та пробовала ему объяснить, что говорит Пенни. И не то чтобы Томми ей не верил; просто он постоянно что-нибудь путал. Он смеялся над тем, что Пенни вовсе не считала смешным, пытался опередить Анну, предугадывая чувства Пенни, а когда он пытался разговаривать с ней, то вечно поворачивался не в ту сторону и говорил с пустым местом, словно дурачок. Но несмотря на все это Томми был единственным ребенком во всем доме, кого знала Анна, а иногда для игры одной пары рук оказывалось недостаточно.

Пенни относилась к Томми мягче, по крайней мере так казалось вначале. Она радостно смеялась, когда он не мог ее увидеть, и выглядывала у него из-за плеча, корча рожи Анне. Выгибая свою тощую как рельс шею, Пенни пристально смотрела на него, и ее глаза искрились весельем. Разумеется, от всего этого Анна не любила его сильнее, и порой она чувствовала шевелящуюся ревность от того, как ее воображаемая подруга на него смотрит, но это все-таки смягчало ее раздражение, пусть и самую малость. Пенни также нравилось, что мать Томми заботилась о здоровье далеко не так, как мама Анны, и нередко отправляла его гулять с зажатым в руке куском ярко раскрашенного желатина или жирной соленой гадостью, которую он успевал стащить со стола. Анну всегда раздражало, когда Томми появлялся в таком виде, поскольку в этом случае было очень трудно удержать внимание Пенни на чем-то другом. Она начинала расхаживать вокруг него, протягивая к нему свои тощие руки, не отрывая взгляда от нездорового лакомства, которое принес мальчик. Дождавшись, когда Томми отвлечется, она стреляла своим длинным извивающимся языком и забирала съестное. Томми всегда это замечал, обвинял в случившемся Анну и начинал плакать. Она терпеть не могла, когда он плачет.