Джек Кетчам - Девушка по соседству

Дурацкий вопрос, но это было первое, что пришло мне в голову.

– Не знаю. Думаю, поджарим сосиски на гриле. А что? Ты прийти хочешь?

– Спрошу у мамы, – сказал я. Потом посмотрел на Мег. – А с ней как? – спросил я.

– А что с ней?

– Вы ее просто оставите здесь или как? Надо ожоги хоть чем-то смазать. Воспаление начнется.

– Да и хрен с ними, – сказал Вилли. – Думаю, я еще с ней не закончил.

Он наклонился и подобрал с пола ножик Вуфера.

Подбросил его в руке, ссутулился, осклабился и посмотрел на Мег.

– А может, и закончил, – сказал он. – Не знаю. Не знаю.

Он подошел к ней. И ясно и отчетливо, чтобы она слышала, произнес: « Я просто не знаю ». Он явно над ней издевался.

Я решил не обращать на него внимания.

– Пойду спрошу у мамы, – сказал я, обращаясь к Донни.

Оставаться, чтобы увидеть, каким будет выбор Вилли, я не хотел. Так или иначе, я ничего не мог сделать. С какими-то вещами приходится просто смириться. Надо сосредоточиться на том, что можешь сделать. Я повернулся и пошел наверх.

Там я с минуту изучал входную дверь.

Я рассчитывал на их лень и раздолбайство.

И принялся проверять замок.

Да, он был по-прежнему сломан.

Это были времена, когда даже злодеи демонстрировали редкое простодушие.

В нашем городке слыхом не слыхивали о квартирных кражах. Они обычно случались в больших городах, но не здесь – это была одна из главных причин, по которой наши родители покинули мегаполисы.

Двери закрывались для защиты от холода, ветра и дождя, но не от человека. Поэтому, когда замки на дверях или окнах ломались или ржавели, о них чаще всего просто забывали. Для защиты от снега замок не нужен.

Дом Чандлеров не был исключением.

Задняя дверь имела замок, но он всегда был неисправен – во всяком случае, на нашей памяти. А со временем и внутреннюю деревянную дверь слегка перекосило так, что язычок замка уже не попадал в гнездо.

Даже теперь, держа Мег в заключении, они не собирались его чинить.

На пути к убежищу оставалась металлическая дверь от промышленного холодильника, закрывавшаяся на засов. Каждый раз ее открывали с шумом и лязгом, но, в конце концов, все, что мне нужно было, – это откинуть засов.

Я решил, что это можно сделать без шума.

В три двадцать пять ночи я отправился на дело.

Я взял фонарик, перочинный ножик и тридцать семь долларов, заработанных на очистке дорожки от снега. На мне были кроссовки, джинсы и майка, которую мама по моей просьбе выкрасила в черный цвет после того, как я увидел черную майку Элвиса Пресли в фильме «Любить тебя». К тому времени, когда я пересек дорожку, ведущую к их дому, майка прилипла к моей спине.

Дом был погружен во тьму.

Я ступил на крыльцо и стоял, прислушиваясь. Ночь была безветренной и ясной, ярко светила луна.

Дом Чандлеров, казалось, дышал на меня, поскрипывая, словно кости спящей старухи.

Это было страшно.

На мгновение мне захотелось бросить все, рвануть домой, лечь в постель и укрыться с головой. Или очутиться в другом городе. Весь этот вечер я фантазировал, что мама или отец вот-вот скажут: «Дэвид, не знаю, как тебе сообщить эту новость, но мы переезжаем».

Да, держи карман шире.

Я представлял, как меня ловят на лестнице. Внезапно включается свет, и Рут сверху целится в меня из ружья. Не думаю, что у них вообще было ружье. Но в моих страхах оно было. Картинка эта прокручивалась снова и снова, подобно заезженной пластинке.

Это сумасшествие, убеждал я себя.

Да, но ведь я обещал.

Каким бы страшным все ни было, но сегодняшний день был страшнее всего. Я видел Рут и понял, чем все закончится. Я понял это ясно и однозначно: Мег погибнет.

Не знаю, как долго я простоял на крыльце.

Достаточно долго для того, чтобы услышать, как шуршат по стене дома побеги розы на ветру, как у ручья квакают лягушки и стрекочут цикады в лесу. Достаточно долго для того, чтобы мои глаза привыкли к темноте и чтобы обычные, нормальные рулады цикад и лягушек успокоили меня. И спустя некоторое время обнаженный ужас отступил, сменившись волнением – волнением от того, что я наконец делаю что-то ради Мег и ради себя, что-то, чего никто из знакомых мне людей никогда не делал. Эта мысль успокаивала меня. О реальности в самом настоящем времени. И если уж я это делал, то мог превратить все в своего рода игру. Я собираюсь ночью прокрасться в дом, в котором спят люди. Вот и все. Не какие-то опасные люди. Не Рут. Не Чандлеры. Просто люди. А я – домушник. Спокойный, осторожный и незаметный. И никто меня не поймает. Ни сегодня, ни вообще.

Я открыл наружную дверь.

Она издала едва слышный скрип.

С внутренней дверью было сложнее. Она разбухла от влаги. Я повернул ручку и прижал пальцы к замку, а потом медленно и осторожно толкнул дверь.

Она заскрипела.

Теперь я толкал ее чуть сильнее и равномернее. Я вцепился в ручку, чтобы дверь, открывшись, не хлопнула.

Она заскрипела громче.

Я был уверен, что этот звук слышали все в доме. Все до единого человека.

Если придется, я еще смог бы удрать. Эта мысль утешала.

И тут внутренняя дверь открылась. Наделав даже меньше шуму, чем внешняя.

Я прислушался.

И шагнул внутрь.

Там я включил фонарик. По всей лестнице были разбросаны тряпки, швабры, щетки, ведра – все, чем Рут пользовалась при уборке. Здесь же были и банки с гвоздями, краской и растворителем. К счастью, почти все это было свалено на одну сторону, напротив стены. Я знал, что ступеньки прочнее всего у стены, там будет и меньше скрипа. Если меня все же поймают, то, скорее всего, здесь, потому что без шума не обойтись. Я начал спускаться со всей возможной осторожностью.

На каждой ступеньке я останавливался и прислушивался. Я делал неравномерные паузы между шагами, чтобы в них нельзя было услышать определенный ритм.

Но каждая ступенька подавала свой голос.

Мой спуск длился целую вечность.

Наконец я оказался внизу. Мое сердце готово было взорваться. Я не мог поверить, что меня не слышали.

Я прошел к двери убежища.

В подвале пахло сыростью, плесенью и выстиранным бельем – и чем-то еще, похожим на запах кислого молока.

Я открывал засов так медленно и ровно, как только мог. И все равно избежать скрежета металла о металл мне не удалось.

Я открыл дверь и шагнул внутрь.

Думаю, только тогда я вспомнил, что вообще там делаю.

Мег сидела в углу на своем надувном матрасе и молча ждала, прислонившись к стене. В тонком луче света я увидел, как она напугана. И каким ужасным был ее день.

Они дали ей только мятую тонкую рубашку, оставлявшую ноги открытыми.

И Вилли старательно поработал на них своим ножом.

На ее бедрах порезы и царапины скрещивались, опускаясь вниз до самых лодыжек.